Эммануэль Сикре SJ

В статье предложены три педагогических и пастырских критерия для размышления о том, как приблизиться к утопии человеческого братства и принять ее как свою:

–педагогика открытого рода, дающая понять, исходя из антропологии отношений, что все мы принадлежим к человеческому роду, независимо от кровных связей;

–педагогика усыновления, согласно которой мы воспринимаем себя сыновьями и дочерьми в свете истины об отцовстве Бога;

–педагогика братания, связывающего нас с другими людьми и всем тварным миром, согласно энциклике Папы Франциска Fratellitutti.

Автор – ректор Коллегии Непорочного Зачатия в Санта-Фе (Аргентина).

***

С людьми надо жить по-братски – эта истина отнюдь не нова. Равно как и уточнение, что дело не терпит отлагательств. И подавно мы не сомневаемся в том, что за этот идеал в ходе веков возвышали голос и отдавали жизнь многие мужчины и женщины. Однако новым всегда остается ответ на вопрос: как это делать в конкретных обстоятельствах? Мы должны просить Духа показать нам, какие новые пути, актуальные пастырско-педагогические методы, самобытные вдохновенные задумки помогут претворять в жизнь, творчески и преемственно, эту утопию, к которой нас призывает вера, а также наши духовные руководители.

Приобретенный опыт позволяет нам предложить три педагогических и пастырских критерия, чтобы помочь нашим братьям и сестрам воспринять эту утопию как свою и присоединиться к исполнению желанного замысла в настоящий момент[1].

Педагогика открытого рода

Каждый из нас принадлежит к определенному роду (родовой линии) и представляет собой звено в исторической цепочке предков. Наша генеалогия – знакомы мы с нею или нет – накладывает на нашу личность отпечаток из достоинств и недостатков. Мы – то, что мы делаем с тем, что унаследовали на генетическом, семейном, культурном, личном уровне; если мы этим пренебрегаем, то поступаем весьма неосмотрительно с антропологической точки зрения.

Помочь нам осознать эту историческую память, вписанную в нашу личность, – полезное педагогическое дело, позволяющее не попасть в ловушку безудержной субъективности, полагающей, будто все начинается с нашей свободы. Именно корни, уходящие в питательную почву отношений с людьми, дают возможность осознанно очерчивать горизонты смысла, которого мы ожидаем от завтрашнего дня.

Педагогика открытого рода, личного и семейного, должна привести нас, в ходе поиска, к тому моменту, когда наше генеалогическое древо теряется, растворяясь в широкой реке общей крови человеческих существ. В разных формах надо предлагать – прежде всего подрастающему поколению – путешествие от частного: «моей» личной истории – ко всеобщему, «нашей» человеческой истории.

Не будем уподобляться тому, кто отстаивает чистоту крови, древность имени, преимущество социальной группы, родовитость семьи, славу рода, исключительность расы, воспринимая реальность как набор «субстанций» (а не сеть отношений). Напротив, мы должны распахнуть свою родовую линию, чтобы понять, в рамках антропологии отношений, что мы – люди одной крови. Все мы знаем, что бессмысленная дискриминация, превознесение одних над другими по признаку происхождения, порождает вражду и абсурдные войны. Зачем нам новые братоубийства?

Поэтому мы отвергаем ревнивую клановую ментальность. Мы призваны помогать другим распознать собственную личную и семейную идентичность, вписанную в человеческую идентичность и разделяемую всеми без различий. Только так мы сможем, наконец, повторить за св. Павлом: «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 3, 28).

Если мы поставим эту ментальность открытого рода в основание пастырских и образовательных проектов, то сможем действовать вместе, вдохновляемые человечным и общительным самосознанием, а не инстинктом животного самосохранения, который игнорирует другого или, еще хуже, видит в нем угрозу выживанию своей стаи, своей группы, своего племени. И такое очеловеченное отношение к каждому брату и сестре можно присоединить к борьбе против сил, действительно угрожающих человеческому существованию самых уязвимых групп.

Рассматривать других как братьев и сестер – это для верующих отнюдь не факультативная, но неотъемлемая часть замысла о возрастании в жизни по вере. «Вера помогает верующему видеть в другом человеке брата, которого надо поддерживать и любить. Вера в Бога, сотворившего Вселенную, все живое и всех людей – равных для Его милосердия, – побуждает верующего жить по-братски с другими людьми, охраняя природу и все мироздание и поддерживая каждого человека, особенно самых нуждающихся и бедных»[2].

В этом смысле мы должны противостоять усиливающейся тенденции к поощрению идентичностей, замкнутых на себя или растворенных в пустоте, к расколу человечества на индивидов. Надо размыкать частные мирки, куда мы спасаемся бегством (ср. FT 199), и создавать условия для того, чтобы встречались разные люди с ранних лет – это поможет воспринимать других как иных, но равных. Так мы откликнемся на призыв сформировать глобальное гражданство[3] и признаем вместе с Франциском, что «только подлинное братство „способно разглядеть священное величие ближнего, […] открыть Бога в каждом человеческом существе, […] сносить неудобства сосуществования, слившись с любовью Божией, […] открыть сердце для любви Божией, чтобы искать счастья других так же, как его ищет их благой Отец” (EG 92)»[4].

Да, тут есть риск: если мы открываемся – но и если закрываемся, – то можем принять модель глобализованного общества, где тускнеют в «гиперкультуре» общие истоки и горизонты[5]. Но верно и то, что культурно-технологическая революция – Игра, как ее называет Алессандро Барикко[6] – требует от нас гуманизма, созвучного обстоятельствам и открытого по отношению к тому, как новые поколения воспринимают реальность. А всякий, кто знаком с игнатианской педагогикой, знает, что игнорировать контекст – значит провалить и действие, и трансформацию.

Педагогика усыновления

Этому замыслу о гуманизме, обнаруживающем себя как братство в общей крови смертных, недостает отца. Братство порождается только сыновством. Сыновья и дочери, но чьи?

Частично можно согласиться с диагнозом, поставленным нашей культурной атмосфере самыми разными гуманитарными дисциплинами: на наших глазах растворяется образ отца как закон, структура, символ и ориентир[7]. А из-за этого становится проблематичным образ Бога для нынешних и будущих поколений, вплоть до равнодушия, или же само понятие Бога как бы испаряется[8]. Тем не менее мы полагаем, что перед нами открываются новые возможности мыслить и понимать братство человеческой семьи.

Мы живем в обществе единственных детей, что вызывает ощущение абсолютного контроля над собственным личным миром, потому что в таких условиях каждый желает быть «отцом-матерью» для другого. Но в то же время мы чувствуем сиротство – институциональное, эмоциональное, человеческое, которое размывает психологические структуры субъективности. Это положение дел ставит перед нами интересный вопрос: каким должно быть пастырское попечение, чтобы восполнить этот пробел, уделяя внимание отношениям как обязательному измерению человека? Здесь необходима антропология, менее ориентированная на «субстанции» и более на отношения, с ясным уточнением, что каждый из нас – это разветвленная сеть связей, а не чистая идентичность «без посторонних примесей». И что другой своим присутствием делает меня тем, кто я есмь в определенном контексте.

То, что мы себя воспринимаем как людей в отношениях, а наша вера нас призывает к братству, неизбежно приводит к размышлению на тему семьи. Актуальность темы коренится не только в кризисе, постигшем традиционную модель семьи[9], но в трансформации самого понятия семьи. И речь не о смене моделей: «улучшенная» вместо традиционной. Нужно просто принять замысел Бога о семье, чтобы у всех было право в ней расти. В этом смысле, возможно, нам следует присмотреться к тому, что возникает новый тип связей: между братьями и сестрами, по архетипу сиротства. Эти связи – узы любви, и они сильнее кровных уз[10]. В этой культурной обстановке не звучит ли реалистичнее заповедь Христа: «Отцом себе не называйте никого» (Мф 23, 9)? Поэтому нам необходимо по-евангельски радикальное богословское размышление над вопросом: если мы признали, что семья – это место, где Бог являет Себя[11], какие отсюда следуют пастырские выводы?

Путь сыновства открывается перед нами, когда мы следуем мистагогической педагогике, которую Сам Христос пожелал нам даровать, когда пришел и явил истинное лицо Бога, стал нашим братом на кресте и восстановил Своим воскресением нашу связь с тайной искупительной Отчей любви.

Это подразумевает, что мы признаем себя прежде всего людьми, как мы уже сказали, но также мы братья и сестры, поскольку сыновья и дочери. Это единственная связь, которую никто не может отрицать. Поэтому наши слова, уроки катехизиса, лекции, духовные беседы и таинства должны показывать, что Бог – не гипостазирование наших родителей[12], а Отец, Которого Иисус нам щедро дарует, чтобы все мы соединились в одну семью перед Ним.

Вышесказанное можно подытожить словами иезуита о. Марко Рупника: «Мы констатируем, даже на поверхностно психологическом уровне, что на пути роста дети проходят через моменты бунта, „хлопают дверью” перед родителями, чтобы утвердить себя. Однако подростковое самоутверждение рано или поздно исчерпывается, и дети возвращаются к более зрелым отношениям с родителями. Даже этот обыденный аспект человеческого взросления указывает на то, что есть архаическое клише, составляющее своего рода парадигму для человека. По-видимому, самое трудное – быть детьми Отца. Уже не в психологическом или психоаналитическом аспекте, который, как бы то ни было, остается поверхностным. Но в узко богословском смысле. Грех так тяжко повредил истину о человеке, исказив образ Божьего отцовства, что практически всю жизнь человека можно истолковать как трудный путь, на котором он открывает истину о себе – сыне, в свете истины о Боге как Отце. Если мы посмотрим на Священное Писание, то увидим, что все оно устремлено к имени Божию, произнесенному Сыном в Гефсимании: Абба. В то же время вся Библия показывает нам человеческую драму, передаваемую из поколения в поколение, обусловленную тем, что человек не считает себя сыном. И Библия указывает, что спасение состоит именно в том, что истинный Сын Божий, несотворенный, но рожденный Самим Богом, приходит как человек, живет как сын, и в Нем открывается перед людьми дорога сыновства. Всю Библию можно прочесть как медленный, постепенный и драматичный переход из рабства в свободу, от рабов к детям. Похоже, даже и сегодня для нас в Церкви самое трудное – найти свободу детей Божиих и жить в ней. Человек склонен постоянно создавать себе рабские условия: быть рабом собственных идей, учений, структур, законов, правил… Как будто мы боимся быть детьми и быть свободными, и этот страх врожденный и неконтролируемый. Да, демон страха держит человека в рабстве»[13].

Педагогика братания

Люди по природе, сыновья и дочери по Божественному усыновлению и удочерению, братья и сестры по своему выбору, мы должны выработать педагогику, которая свяжет нас с другими людьми и Божиим творением в братском духе Франциска Ассизского, как предлагает Папа Франциск в энциклике Fratelli tutti. Это братание проистекает из добрых отношений с Божественным, когда переливается через край сыновнее самосознание и осознание себя творением Божиим и становится конкретным откликом: «брат солнце…» Человеческая семья, где мы – братья, возможна, только если мы признаём Отца-Мать – такого, как нам показал Тот, Кто человечен и божествен одновременно: Христос. То есть Божество, принимающее наши противоречия, как ни одно тварное существо не способно принять, и призывающее нас поступать так же в свою очередь, в меру своих возможностей.

Нам нужна та бесценная логика, которой руководствовалась Этти Хиллесум в нацистском концлагере: «Я так сильно люблю других, потому что люблю в каждом частичку Тебя, Боже мой. Ищу Тебя во всех людях и часто нахожу в них что-то Твое. И стараюсь раскопать Тебя в их сердцах, Боже мой»[14].

Однако если мы хотим принять инаковость другого, то всегда должны преодолевать «феноменологию „мне нравится”», предлагаемую цифровой культурой, и на опыте узнавать другого, с его негативом, пробуждающим мой дух и извлекающим его из смертельной замкнутости на себя[15]. То есть мы спасаемся только через инаковость, которая нас меняет. Поэтому в культурах с самого начала отрицание другого находит выражение в архетипических мифах о братоубийстве[16]. В израильском предании Каин убивает Авеля, поскольку не сумел справиться с желанием быть исключительным в глазах отца, а потому находится в конфликте с собой и другими. Так начинается долгая череда столкновений между братьями, проходящая через весь Ветхий Завет[17].

Культурная фрагментация, которой мы как общество сегодня подвержены, побуждает нас игнорировать друг друга, хочет удержать каждого в его идеологическом и пространственно-временном фрагменте, как в ловушке. Мы наблюдаем череду очень глубоких столкновений между людьми, усугубленных культурой отбросов и потребления. Поэтому нам нужно устанавливать конкретные братские связи, которые разрушат фрагментарный солипсизм и вновь объединят нас с другими людьми и с духом тварного мира.

В пастырских терминах это означает, что надо создавать конкретные пространства связей, где время, проводимое вместе, помогает ткать отношения, примирять поколения, восстанавливать истории, исковерканные ненавистью и насилием, залечивать раны, нанесенные нищетой и отвержением, созерцать, не отвлекаясь, общую жизнь как условие и возможность для нашего будущего.

Попробуем принимать людей братьями и сестрами независимо от кровных уз. Пусть братство рождается из дружбы – вот узы, по сути своей христианские: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин 15, 13). Так разрушается диалектика «раб-хозяин»: мы признаём, что другой человек и другие создания – мой брат и моя сестра. И Тот, Кто восстановил нашу связь с Отцом-Матерью, уже называет нас не рабами, а друзьями (ср. Ин 15, 15).

Заключение

Это может показаться нам невозможным, но так оно и есть! Но поскольку это дело Божие, а «у Бога не останется бессильным никакое слово» (Лк 1, 37), нам остается уповать на то, что Он Сам все исполнит, как пожелает. По нашему мнению, если мы примем эти три пастырских критерия в качестве конкретных маршрутов роста и воспитания будущих поколений, то уже сделаем очень много. Да, это утопия, она требует молитвенного терпения и открытого ума, равно как и духовной чуткости, чтобы заметить, что многое из того, что нам, людям, нужно для братской жизни, уже совершается мало-помалу в духе мира. Нужно только суметь «подглядеть» – глазами, полными Отчей-Материнской любви – как Его дети идут к тому, чтобы по-новому побрататься силой любви.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Статья была опубликована на испанском языке Виртуальным центром игнатианской педагогики (Centro virtual de pedagogía ignaciana), в Boletín 66, специальный выпуск, апрель-май 2021. Доступна на сайте www. pedagogiaignaciana.com

[2] Это начальные слова Документа о человеческом братстве ради мира во всем мире и добрососедства. Документ, подписанный Папой Франциском и Верховным имамом Аль-Азхара Ахмадом ат-Тайебом, стал отправной точкой для последующей энциклики Франциска Fratelli tutti (FT).

[3] СР. Общество Иисуса – Секретариат образования, «Ciudadanía global: Una perspectiva ignaciana» (www.educatemagis.org/es/global-citizenship-an- ignatian-perspective).

[4] Франциск, Послание в 150-ю годовщину провозглашения св. Альфонса Марии Лигуори Учителем Церкви, 23 марта 2021 г.

[5] «Гиперкультура дисперсна. […] Гиперкультура отличается и от мультикультуры, поскольку имеет меньше воспоминаний о происхождении, предках, этнических корнях и территориях. Но, несмотря на эту динамику, гиперкультура базируется на тесном рядополагании разных идей, знаков, символов, образов и звуков; это своего рода культурный гипертекст. Транскультурности недостает именно этого измерения гипер. Близость пространственно-временного рядополагания, а не удаленность, выражаемая приставкой транс, характеризует современную культуру. Не мульти и не транс, а гипер (аккумуляция, связь и конденсация) – вот суть глобализации» (H. Byung-Chul, Hiperculturalidad. Cultura y globalización, Barcellona, Herder, 2018, 84).

[6] «Более чем что-либо еще, Игре нужен гуманизм. Нужен ее людям, и по очень простой причине: чтобы продолжать чувствовать себя людьми. […] В ближайшие сто лет, когда искусственный интеллект будет нас уносить еще дальше от нас самих, никакой товар не будет так цениться, как все то, что дает людям почувствовать себя людьми. […] Не Игра должна вернуться к гуманизму. Это гуманизм должен наверстать упущенное и догнать Игру. Неуклюжая реставрация обрядов, знаний и элит, которую мы инстинктивно связываем с представлением о гуманизме, будет непростительной тратой времени. Срочно нужно сформировать современный гуманизм, в котором следы, оставленные людьми в прошлом, будут переведены на нынешний язык и включены в процессы, каждодневно порождающие Игру» (A. Baricco, The Game, Torino, Einaudi, 2018, 259 s).

[7] Ср., например, S. Sinay, La sociedad de los hijos huérfanos. Cuando padres y madres abandonan sus responsabilidades y funciones, Buenos Aires, Ediciones B, 2007; L. Ricolfi, La società senza padre, в Il Messaggero (www.fondazionehume.it/societa/­la-societa-senza-padre), 6 ноября 2017 г.; M. Recalcati, Cosa resta del padre? La paternità nell’epoca postmoderna, Milano, Raffaello Cortina, 2017; C. Miriano — F. Nembrini — A. Polito, Alla ricerca del padre perduto. Dialogo sulla possibilità di un’educazione oggi, в www.standard1932.it/risorse/alla-ricerca-del-padre-perduto.pdf/; C. Domínguez Morano, Creer después de Freud, Córdoba, Educc, 2010.

[8] «Не всегда легко говорить сегодня об отцовстве. Особенно в западном мире. Семьи распадаются, работа затягивает в себя все глубже, семейный бюджет требует забот, а часто изнурительного труда, СМИ вторгаются в повседневную жизнь и отвлекают на себя внимание – вот лишь несколько из многих факторов, мешающих спокойному и конструктивному общению между отцами и детьми. Порой коммуникация затрудняется, доверие ослабевает, и отношения с отцом могут стать проблематичными; столь же проблематично представлять себе Бога как Отца, не имея достойных образцов. Тому, чей отец слишком авторитарен и несгибаем, или равнодушен и скуден на любовь, или вовсе отсутствует, нелегко думать благостно о Боге как Отце и предаваться ему с доверием» (Бенедикт XVI, Общая аудиенция, 30 января 2013 г.).

[9] Блестящий анализ этой темы предложен Папой Франциском в послесинодальном апостольском обращении Amoris laetitia (AL), во второй главе: «Реалии семей и вызовы, стоящие перед семьями».

[10] Ср. E. Sicre, La familia que Dios quiere (emmanuelsicre.blogspot.com/2016/08/la-familia-que-dios-quiere.html).

[11] Ср. C. Domínguez Morano, A nadie llaméis padre, в Id., Creer después de Freud, цит., 255-288.

[12] Ср. Id., La paternidad de Dios, в Experiencia cristiana y psicoanálisis, Córdoba, Educc, 2005, 55-91.

[13] M. I. Rupnik, Gli si gettò al collo. Lectio divina sulla parabola del padre misericodioso, Roma, Lipa, 1977, 27 s.

[14] E. Hillesum, Diario 1941-43, Milano, Adelphi, 1986, 194.

[15] Ср. H. Byung-Chul, Il nomos della terra, в Id., Nello sciame, Milano, nottetempo, 2015.

[16] Ср. F. Canillas del Rey, Caín y Abel: iconografía del primer fratricidio, в Revista digital de iconografía medieval 11 (2019), 131-156.

[17] «Связь между братством и насилием красной нитью проходит через повествования первой библейской книги. Полюса хорошо просматриваются на всем протяжении сюжета: насилие проявляется в почти инстинктивном соперничестве во чреве матери (Быт 25, 23); в горьком и негодующем крике одураченного брата (Быт 27, 32-34), в заговоре старших братьев (Быт 37, 18-20). Примирение и мирное совместное будущее описаны яркими красками в тех сценах, где братья встречаются и мирятся (Быт 33, 8-11), где отец плачет, обретя потерянного сына вместе с его братьями (Быт 46, 28-30), или, лучше того, где конфликт между братьями мудро истолкован как дозволенный Богом ради спасения семьи (Быт 45, 1-5; 50, 15-21)» (A. Ferrada, Una lectura narrativa de Gn 4,1-16: hermandad y violencia, в Teología y Vida 57 [2016], 335-366).