Психогенеалогия. Помощь физическому и ментальному здоровью

Джованни Куччи SJ — Бетти Варгезе

В сфере психологических исследований уже достаточно утвердилась точка зрения, что каждый человек, приходя в этот мир, получает от своих прародителей наследие не только биологическое и генетическое, но и психологическое. Травмы, успехи, падения, происшествия, даже заболевания порой уходят корнями в далекую историю предков. Тем самым, в этой своего рода цепи передачи, человек сталкивается с зачастую вызывающими замешательство событиями, объяснить которые можно погрузившись, насколько это возможно, в прошлое и рассмотрев генеалогическое древо семьи. Психогенеалогия, как исследовательский метод, помогает не только не ограничиваться прочтением происходящего с человеком в исключительно индивидуальной перспективе, но и поместить прошлое в более пространный контекст семейной истории, распознавая события, по-прежнему негативно влияющие на настоящее и препятствующие исполнению замыслов и желаний.

***

Что такое психогенеалогия?

Данный подход к личной и семейной истории разработала в семидесятые годы прошлого столетия Анн Анселин-Шутценбергер (1919–2018), основательница трансгенерационной школы в психологии. Отталкиваясь от исследований Франсуазы Дольто (1908–88), Якоба Леви Морено (1889–1974), Грегори Бейтсона (1904–80) и Ивана Бузормени-Надя (1920–2007), Анн разрабатывает терапевтический подход, способный помочь понять обстоятельства прошлого и нанесенные им раны. По мере развития работы, в духе подхода глубинной психологии, она замечает важность невербальной коммуникации и семейной истории для прояснения некоторых, на первый взгляд необъяснимых, дисфункциональных феноменов, которые таинственным образом представляют собой своего рода сценарий прошлого и нередко повторяются в жизни новых поколений.

Некоторые частные аспекты

На что следует обратить внимание в первую очередь: был ли ребенок зачат в любви, был ли желанным и жил ли в безопасном окружении, или его приход в мир воспринимался как досадный инцидент, а может, как ответ на компенсаторные потребности другого человека. Также важно оценить его положение в семейной системе по отношению к сиблингам, родителям и биологическим родственникам, опекунам или людям, присоединившимся к семье через новые связи и союзы.

Другой важный аспект — различать передачу, называемую интергенерационной, между поколениями, знавшими друг друга, от них передаются потомкам наиболее явные черты (способности, таланты, физические качества и т. п.) и трансгенерационную, т. е. на несколько поколений, разделенных временем, сокрытое наследие, присущее именно психическому переживанию. Интергенерационная передача может быть установлена благодаря воспоминаниям родителей, бабушек и дедушек, может охватывать, в среднем, три поколения; тем не менее его можно считать верхушкой айсберга трансгенерационной передачи, то есть, глубинного психического переживания, индивидуального и семейного, «чем оно «молчаливей», тем оно активнее: то, что не было переварено, отработано, но было неявно испытано или выражено в неприятном и передано — подобно неотделанному после распалубки куску бетона, оно — как невидимая часть айсберга, которая управляет нами без нашего ведома»^[1]. И сокрытый айсберг может воспроизводиться зачастую неожиданным образом последующими поколениями, даже спустя очень многое время.

Трансгенерационная психология представляет собой еще одно подтверждение невербального измерения коммуникации, нередко более глубинной и инвазивной, именно в силу отсутствия концептуальной проработки. Психоанализ с самого начала занимается этим аспектом взаимодействия: Зигмунд Фрейд посвятил ему свой самый известный труд Психопатология обыденной жизни; Карл Густав Юнг, в свою очередь, расширил перспективу психоанализа, определив не так называемую, а реальную передачу термином «архетип», как начало и источник универсальных символов, проявляющихся, скорее, в коллективном, чем в индивидуальном бессознательном, сохраняющемся поколениями^[2].

Важность переживания и беспокойства в коммуникации давно открыта в сфере семиотики и философии речи: именно это Людвиг Витгенштейн называл «неизъяснимым», корнем и стимулом того, что можно вербализировать, например, оценку ценности, «попытки сказать что-то, что на самом деле не может быть сказано»^[3].

Психогенеалогия открывает, прежде всего, присутствие в этой передаче сокровенного и погребенного, то, что даже будучи замалчиваемым, может оказаться серьезным препятствием на экзистенциальном пути субъекта. Для преодоления этого необходима работа по осмыслению личной семейной истории, в том числе — давней, по методике, называемой Шутценбергер «геносоциограммой»: она заключается в воссоздании не только собственного генеалогического древа, но, в первую очередь, в опознании следов пережитого или неприятных событий в истории собственных прародителей, присутствующих в личных жизненных обстоятельствах. Такая проработка позволяет индивиду освободиться от этой связи, зачастую неосознанной, проведя работу по преодолению горя, даже того, что не было пережито лично. Если пренебречь такой проработкой, событие некоторым образом приводится в движение решениями, выборами, оценками — сделанными или пропущенными — которые ведут не к жизни, а к смерти. Травматический опыт может проявляться и в частых кошмарах или в странных инцидентах, неожиданных смертях, связанных с точными датами и конкретными местами. Способность заметить и признать возможную связь важна, «позволяет понять, что бедствия, причиняющие нам страдания, часто связаны с идентификацией незавершенного прошлого, которое, если мы сможем захоронить его, переосмыслить горе, «починить» утраты прошлого, «вновь очистить генеалогическое древо», хотя бы символически, то сумеем начать нашу жизнь заново, избегая повторения травматизма в поколениях»^[4].

Трудно установить четкий критерий, могущий ответить на вопрос, почему неоплаканное горе проявляется в том или ином конкретном эпизоде, а не в другом; как сказал бы Фрейд, бессознательное — хозяин в собственном доме и делает, что хочет.

Это означает также отказ от сообщения логики критерию понимания таких событий. Логика склонна отрицать эту связь как абсурдную, но, парадоксально, именно этот отказ позволяет передачу произошедшего. Ключ доступа иного рода. Возможно, это легче понять, перечислив некоторые случаи^[5].

Клинические примеры

«Синдром годовщины». Речь идет о чем-то заново переживаемом из поколения в поколение, хотя люди, как кажется, не осознают этого, обнаруживая странную связующую нить: «Синдром годовщины может наблюдаться, когда схожие симптомы проявляются у потомка примерно в том же возрасте, который был у предка на момент обнаружения симптомов или идентичных происшествий (травматизм, болезни, несчастные случаи, госпитализация, интернирование, утраты). Синдром может также проявляться через связь с повторяющимися датами или периодами года, когда некоторые симптомы, например кошмары, тревожные кризисы или несчастные случаи отмечаются в том же возрасте, порой в том же месяце или даже в тот же день, когда важный для человека предок был травмирован впервые»^[6]. Отсутствию воспоминаний соответствует уточнение обстоятельств травмирующих происшествий.

Одно из них — болезнь. В трансгенерационной перспективе рак нередко — плод неосознанной передачи, своего рода солидарность с обстоятельствами, которые были присущи родственникам. Даже в его непредвиденных последствиях. Таков случай Чарльза, 39-летнего мужчины, страдающего раком тестикул: его прооперировали, но даже при угрозе смерти он отказался от химиотерапии. При восстановлении генеалогического древа выяснилось, что его дедушка по линии отца умер в 39 лет после того, как верблюд ударил его в мошонку, этот факт, безусловно, исключает какую бы то ни было генетическую наследственность. Дедушка по линии матери в возрасте 39 лет погиб на войне из-за отравления газом: внук отказался от химиотерапии из-за опасения вдохнуть другие токсические вещества, используемые для анестезии. После смерти деда остался сиротой девятилетний сын, на тот момент ровесник дочери Чарльза.

Бузормени-Надь называет такие ситуации лояльностью семье, «совокупность невидимых волокон, пронизывающих историю семейных отношений, поддерживающая систему в равновесии», своего рода погашением долга перед прародителями посредством компульсивного повторения события или душевного состояния^[7]. Нечто, представляющее собой своего рода семейную идентичность, наше ощущение связи с родственниками, не позволяющее отдаляться от них, поскольку подобное поведение воспринимается как своего рода предательство по отношению к ним.

Другой пример синдрома годовщины — загадочная повторяемость несчастных случаев. Марк, 32 года, парализован вследствие происшествия во время полета на дельтаплане. Тем днем не было инструктора, с которым он обычно тренировался — тот всегда проверял, выполнил ли молодой человек все инструкции по подготовке к безопасному полету; на площадке в тот день был незнакомый человек, не задавший ни одного вопроса. Марк удивительным образом забыл затянуть стропы, хотя всегда был очень внимателен именно к этому этапу.

Вспоминая историю семьи, Марк понимает, не без вызывающих удивление усилий: его отец был парализован в том же возрасте. Отец во время заключения работал на плавильне пенитенциарного учреждения. В тот день рядом с ним был не обычный товарищ по смене, а другой человек, забывший зафиксировать чугунный плавильный тигель. Механизм сорвался, тигель переломал отцу ноги, и с тех пор он больше никогда не мог ходить. Совпали не только возраст, когда с мужчинами произошло непоправимое, но даже месяц и обстоятельства. Марк, отвечая на вопрос, почему он не вспоминает о несчастном случае с отцом, сказал, что никто в семье никогда не вспоминал происшествие, считая его неудачным совпадением. Установив эту связь, Марк возобновил полеты на дельтаплане. Он забыл об инциденте с отцом, но не о том, как не проверил стропы, когда ему было столько же лет.

Можно привести множество подобных примеров, демонстрирующих странное совпадение: ДТП, случившиеся в один и тот же день в трех поколениях, когда отец вез ребенка в школу в первый день учебного года, или когда несчастье происходит с родителями и детьми в одном возрасте, или угроза внезапной смерти в годовщину кончины близкого родственника.

При глубоком погружении в историю семьи можно открыть длинную цепь трагических событий, как в случае с членом клана Д.М., знающим почти тысячелетнюю историю своего благородного рода. Трансгенерационное исследование с точностью выявляет в каждом поколении смерть трехлетнего ребенка от удушения, со Средних веков до 1990 года. Эта цепь смертей была настолько очевидной, что род получил прозвище «смертоносный», и в том числе поэтому тот, о ком идет речь выше, решил не оставлять потомства.

«Школьный невроз». Другие примеры можно привести из истории школьных неудач. Недостижение поставленной цели (особенно если во время обучения проблем не было) демонстрирует странные аналогии с провалом члена семьи, не смогшим, а может, не желавшим получить среднее либо высшее образование. И так, из-за своего рода лояльности полученному наследию (но неизвестному действующему лицу), образование остается неоконченным: низкая оценка по результатам выпускного экзамена из-за неожиданного провала в памяти или экзамен не был сдан по причине отсутствия документа, удостоверяющего личность. Психолог Винсент де Гольжак говорил о «школьном неврозе», связанном с событиями в последних трех или четырех поколениях. Получение статуса, отличного от прародительского, действительно переживается как предательство по отношению к предкам. Тем самым активируется своего рода невидимый саботаж, повторяющийся со временем^[8].
«Замещающий ребенок». Особенно болезненный аспект психологического наследия — «замещающий ребенок». Трагический пример — история жизни Винсента ван Гога. Он не только родился в тот день, в который годом ранее умер его брат, но и был назван в память о нем. Всякий раз посещая кладбище, он видел свои имя и фамилию, высеченные на «его» надгробии, и лишь намного позже понял, что памятник был поставлен не для него. Он был «замещающим ребенком», чье предназначение — заполнить пустоту, оставленную умершим родственником. Чудовищное бремя, мучившее Винсента всю жизнь, давило еще сильнее во взрослом возрасте. Брат Тео, став отцом, дал своему сыну имя «Винсент», о чем сообщил в довольно двусмысленном послании («Надеюсь, что этот Винсент будет жить и сможет полностью проявить себя»). Прочитав письмо, художник убил себя: «Словно для него не могли жить два Винсента ван Гога в одно время. Словно его брат подчеркнул несопоставимость такого сосуществования […]. Он был ребенком на замену, лишенным даже возможности поговорить об умершем брате, и занимая место и имя, предназначенные для другого, чувствовал себя в некотором смысле узурпатором»^[9].

В ту минуту, когда Винсент прекрасно понял суть бессознательно двоякого послания Тео, составленного, очевидно, совершенно непреднамеренно, событие приобретает столь серьезный и ужасающий смысл.

Освободиться от «лояльности к семье»: упражнение в свободе

Признание влияния семейной истории на некоторые события в жизни человека, конечно, не означает отрицания свободы и ответственности человеческого существа. В связи с этим Бернард Лонерган проводит уместное разделение между «экзистенциальной свободой» и «действительной свободой», подразумевая под первой способность намереваться и желать (вменяемость), понимать и принимать решения, а под второй — конкретную реализацию этой способности посредством выборов в условиях разных альтернатив. Лонерган приводит в пример курильщика, желающего бросить курить: у него всегда есть свобода сделать это, но он ею не пользуется, поскольку скован бременем привычки.

О. Луиджи Рулла использует это фундаментальное различие применительно к христианскому призванию, замечая, как подсознательные динамики, хотя остаются таковыми, могут реально ограничивать свободу решиться во имя самоотдачи. В этом случае ценность признается и провозглашается, но не переживается по причине таких препятствий. Именно такое психическое расположение психолог-иезуит называет «вторым измерением»: оно «отнимает частицу материала, о котором личность должна вынести суждение, что ограничивает радиус выбора между возможными альтернативами для принятия решения. Отсюда следует, что действенная свобода личности к теоцентрической самотрансцендентности уменьшена, ограничена, хотя и не отнята; действенная свобода остается для части осознающей личности, что позволяет субъекту принимать свободное решение для данной части»^[10].

В этой перспективе осознание обусловленностей, связанных с неосознанными динамиками, личностными и семейными, отнюдь не препятствует свободе. Напротив, оно укрепляет свободу, позволяя реализовать то, что по-настоящему нужно в сфере отношений и выборов, освободившись тем самым от лояльности семье и живя в открытости новому.

Значимый пример на этот счет исходит от другого великого живописца, Сальвадора Дали. У него тоже был умерший старший брат, носивший одно с ним имя, и отчаявшаяся мама постоянно ходила к нему на кладбище, называя его «мой ангелочек». Сальвадор прекрасно осознавал переданное ему ужасное наследие; как он заметил в автобиографии, написанной на французском языке под многозначительном названием Comment on devient Dalí («Как стать Дали»): «Я перенес смерть еще даже не начав жизнь […]. За три месяца до моего рождения умер мой брат […]. Я глубоко ощущал постоянство его присутствия […] своего рода эмоциональную кражу […]. Этот мертвый брат, чей призрак принял меня, безусловно, неслучайно звался Сальвадор, как мой отец и как я […]. Я начал жить, заполняя эмоциональную пустоту, которую на самом деле не носил в себе»^[11]. Возможно, именно поэтому он решил вести себя совершенно неангельским образом, проявляя экстравагантный и эксцентричный темперамент, для подтверждения своего отличия и дистанции от умершего брата^[12].

Кроме того, он сделал живопись своим катарсисом: он 64 раза скопировал Анжелюс Жана-Франсуа Милле. Дали впервые увидел репродукцию картины на стене начальной школы, которую посещал, и был просто одержим ею, настолько, что посвятил полотну целую книгу, Трагический миф Анжелюса Милле. В ней Дали объясняет причины восхищения, вызываемого у него с той минуты, не только по ассоциации с прозвищем брата, но также потому, что он подозревал, что картина скрывает какой-то секрет^[13]. Благодаря своей известности впоследствии он смог добиться сканирования картины посредством рентгеновских лучей: исследование показало, что под корзиной с картофелем, стоящей между двумя фигурами, скрывается предмет в форме параллелепипеда, похожий на маленький гробик. Представляя свою работу, Милле заявил: «Анжелюс — картина, которую я написал, вспоминая времена, когда мы работали на полях, и моя бабушка, услышав колокольный звон, каждый раз заставляла нас прерваться, чтобы прочитать молитву «Ангел Господень» в память об умерших бедняках»^[14]. По-видимому, он решил записать корзиной с картофелем детский гроб по совету друга, чтобы было легче продать полотно.

Когда Дали увидел заключение, то сказал, что всегда предчувствовал, будто картина скрывает смерть ребенка. И в своем Анжелюсе убрал между двумя персонажами любые предметы. Однако смерть не исчезла с картины. Мужчина и женщина Милле становятся у Дали двумя огромными каменными статуями, и их ноги окружены кипарисами: композиция наводит на мысли об Острове мертвых Арнольда Бёклина. Рядом с ними видны две маленькие фигуры: ребенок, которого ведет за руку взрослый, указывающий на женскую фигуру.

Всегда можно взять обратно в свои руки собственную жизнь

Обстоятельства жизни Дали и его выборы могут служить примером того, что в психологии обозначается термином «устойчивость», т. е. способность субъекта реагировать на неблагоприятные и стрессовые условия, добиваясь выдающихся результатов в жизни^[15].

Важно суметь углубиться, насколько возможно, в свое генеалогическое древо, отмечая рядом с именами прародителей и их биографическими данными эмоционально важные события. В геносоциограмму включаются также не кровные родственники, участвовавшие в истории семьи. Такая форма исследования позволяет распознать повторяющиеся события, служащие своего рода красной нитью, соединяющей поколения и передающейся неосознанно, эту «нить», ее последствия можно выявить посредством терапии, как в перечисленных выше случаях, так и в других, более явных: странных несчастных событиях, происходящих лишь при приближении определенных дат, в тех же самых местах или когда человек занимается определенными типами деятельности.

Сегодня, даже не располагая прямыми воспоминаниями, больше возможностей приступить к собственному генеалогическому древу. В США уже несколько лет создаются сайты и программы, которые на основе ДНК позволяют охватить значительное число прошлых поколений. В Италии портал Министерства культуры позволяет консультироваться с архивами для генеалогических исследований^[16].

Трансгенерационная перспектива, присущая психогенеалогии, напоминает нам, что даже если мы не свободны настолько, насколько думаем, осознание этого всегда подтверждает свободу: приведенные выше примеры показывают, что обязательно есть возможность разбить этот невидимый пакт, ведущий к повторению трагических обстоятельств тех, кто предварил нас в этом мире. Такая перспектива, через рассказ о пережитом на приеме у психотерапевта, позволяет заметить схожесть и совпадения, определяя более или менее бессознательные мысли, препятствующие рывку для начала перемен. Когда замалчиваемое озвучивается и связь признается, невидимая нить нередко распадается: болезнь обретает способ исцеления — естественно, при помощи врача, — вербализация разбивает цепь инцидентов и трагических событий, человек с обновленной волей к жизни обретает свой путь, преодолевая препятствия, которые до этого считались непреодолимыми.

Суметь освободиться от семейной бессознательной лояльности — важный аспект достижения психологической самостоятельности и полноценной ассимиляции собственной личностной уникальности, без обязанности взваливать на себя бремя судьбы тех, кто нас предварил в этом мире. Позволить себе полноценно жить — значит проявлять наиболее прекрасную и здоровую благодарность к собственным прародителям.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

^[1] Cfr A. Ancelin Schützenberger, Psicogenealogia. Guarire le ferite familiari e ritrovare se stessi, Roma, Di Renzo, 2011, 25 s. (Пер. цит. по: Анн Анселин-Шутценбергер, Психогенеалогия. Как излечить семейные раны и обрести себя. — М., «Психотерапия», 2010, с. 16).

^[2] «Анима — сама по себе единственный непосредственный опыт и conditio sine qua non субъективной реальности мира. Создаваемые ею символы основаны на бессознательном архетипе, но их манифестная форма — результат идей, приобретенных сознанием. Архетипы — нуминозные структурные элементы психе; они обладают некоторой автономией и специфической энергией в силу которой имеют власть привлекать идеи сознания, которые им соответствуют наилучшим образом» (C. G. Jung, «Simboli della trasformazione», in Id., Opere, vol. 5, Torino, Boringhieri, 1970, 231 s; cfr E. Jones, Teoria del simbolismo, Roma, Astrolabio, 1972, 100-105).

^[3] H. O. Mounce, Introduzione al «Tractatus» di Wittgenstein, Genova, Marietti, 2000, 109. Cfr M. Sbisà, Detto non detto. Le forme della comunicazione implicita, Bari, Laterza, 2007.

^[4] A. Ancelin Schützenberger, Psicogenealogia…, cit., 38.

^[5] Случаи приводятся в A. Ancelin Schützenberger, La sindrome degli antenati. Psicoterapia trans-generazionale e i legami nascosti nell’albero genealogico, Roma, Di Renzo, 2019, 117-163.

^[6] Id., Psicogenealogia…, cit., 39. Cfr J. Hilgard — M. Newman, «Evidence for Functional Genesis In Mental Illness: Schizophrenia, Depressive Psychoses And Psychoneuroses», in The Journal of Nervous and Mental Disease 132 (1961/1) 3-16.

^[7] Cfr I. Boszormenyi-Nagy — G. Spark, Lealtà invisibili, Roma, Astrolabio, 1988, 74. Гай Ослос описывает это иначе: «Запрещенное знать нельзя не знать» (cfr G. Ausloos, «Secrets de famille. Changements systémiques en thérapie familiale», in Annales de psychothérapie, Paris, ESF, 1980, 62-79).

^[8] Cfr V. de Gaulejac, La névrose de classe. Trajectoire sociale et conflits d’identité, Paris, Payot, 2016, 150. Психологическая школа г. Пало-Альто долго занималась такими странными блоками, препятствующими предпринимать серьезные изменения в жизни: cfr P. Watzlawick — J. H. Weakland — R. Fisch, Change: la formazione e la soluzione dei problemi, Roma, Astrolabio Ubaldini, 1978.

^[9] A. Ancelin Schützenberger, La sindrome degli antenati…, cit., 154.

^[10] Cfr L. Rulla, Antropologia della vocazione cristiana. Basi interdisciplinari, Casale Monferrato (Al), Piemme, 1985, 140; B. Lonergan, Insight: A Study of Human Understanding, London, Longmans, 1958, 627 (in it. Insight. Uno studio del comprendere umano, Roma, Città Nuova, 2007). Для возможного применения такого различения в сфере брачного выбора см. G. Versaldi, «L’uomo debole e la capacità per autodonarsi: quale capacità per il matrimonio?», in Ius Ecclesiae 19 (2007/3) 583 s.

^[11] S. Dalí, Comment on devient Dalí, Paris, Laffont, 1973, 12 s.

^[12] В телевизионном интервью Дали признал, что выбор шутовского и экстравагантного поведения был для него наилучшим способом преодолеть утрату, распрощавшись с ролью замещающего брата: «Чтобы дифференцировать себя от умершего брата, мне пришлось совершать все эти эксцентричные поступки и постоянно подтверждать, что я — не другой, умерший брат» (Arxiu Rtve Catalunya, «A fondo: Salvador Dalí 1977. Archivo de video», in www.rtve.es/alacarta/videos/arxiu/arxiu-tve-catalunya-fondo-salvadordali/317822).

^[13] «В июне 1932 года моему духу неожиданно предстает образ Анжелюса Милле, причем объяснить причину не могло ни какое-то недавнее воспоминание, ни осознанная ассоциация […]. Я был им в огромной степени впечатлен, сильно взволнован, поскольку, несмотря на то, что в моем видении этого образа все точно «соответствует» известным мне репродукциям картины, она, тем не менее, «мне кажется» совершенно измененной и несущей такую скрытую интенцию, что Анжелюс Милле «неожиданно» становится для меня самой беспокоящей, самой загадочной, самой насыщенной, самой богатой на бессознательные мысли из когда-либо написанных живописных работ (S. Dalí, Il tragico mito dell’Angelus di Millet, Milano, Abscondita, 2000, 23).

^[14] J.-F. Millet, L’Angelus, in www.musee-orsay.fr/it/opere/langelus-345. Cfr A. Ancelin Schützenberger, La sindrome degli antenati…, cit., 154 s.

^[15] Cfr A. Oliverio Ferraris, La forza d’animo. Cos’è e come possiamo insegnarla ai nostri figli, Milano, Rizzoli, 2003.

^[16] Cfr https://antenati.cultura.gov.it/strumenti/ricerca-genealogica/. Что касается США, одна из наиболее сложных и полных программ разработана командой Энтони Уайлдера Вонса из Big Data Institute, подразделения Broad Institute Массачусетского технологического института (МТИ). Результаты исследования опубликованы в журнале Science (A. Wilder Wohns et Al., «A unified genealogy of modern and ancient genomes», in Science, vol. 375, n. 6583, 2022, 1–9). Команда не скрывает трудности предпринятой работы; несмотря на то, программа смогла обработать сотни тысяч геномов современных людей и тысячи геномов древних людей. Речь, безусловно, о зарождающейся дисциплине. Дальнейшие указания как составить личное генеалогическое древо см. в Ancelin Schützenberger, Psicogenealogia…, cit., 81–94.