Гаэль Жиро SJ

Вопреки распространенному мнению, глобализация рынков не однородна и не спонтанна: она когда-то началась, имеет свою историю и может окончиться из-за экологической катастрофы, спровоцированной северными странами. Каково будущее глобализации? Какие институты позволят нам воплотить ее в жизнь? Автор — профессор в Школе государственной политики Маккорта и директор Программы экологической справедливости в Джорджтаунском университете (Вашингтон).

***

Глобализация рынков, как мы ее знаем сегодня, — не спонтанное и неизбежное явление. У нее есть своя история поворотов и смен направления. Пандемия COVID-19 и конфликт в Украине продемонстрировали хрупкость глобализации: первая разорвала на два года цепочки снабжения технологическими и минеральными компонентами; второй грозит голодом странам, зависимым от экспорта украинского зерна, особенно в Африке. Два эти события также показывают потрясающую взаимозависимость человечества: здоровье китайских рабочих в Ухане имеет значение для целого мира; текущий конфликт в Украине требует определиться: кто тебе союзники, а кто соперники, и ни одна страна не может уклониться от выбора.

Экологический переход[1] — то есть необходимость для всего человечества отказаться от горючих ископаемых и изменить образ жизни в связи с экологическими обязательствами — вот еще одна сторона вопроса о том, что наша планета — единое целое: один из пяти выпиваемых нами стаканов воды — это влага, испаряемая амазонскими деревьями, поэтому не будет преувеличением, если каждый из нас скажет: «Я — Амазония». Это значит, что превратить крупнейшие легкие планеты в саванну — катастрофа для каждого из нас. Однако это случится непременно, если мы продолжим рубить первозданные леса Латинской Америки: если обезлесение превысит 25 % — по мнению некоторых экспертов, — превращение Амазонии в саванну станет неизбежным. А мы уже достигли по меньшей мере 19 %. Ирония в том, что причины, побуждающие нас сегодня уничтожать нашу «любимую Амазонию»[2], тоже напрямую связаны с глобализацией рынков в том виде, в каком она эволюционировала за последние полвека: эксплуатация рудников и леса служит международным сырьевым рынкам, занимающим центральное место в современной глобализации.

Совместимы ли глобализация и экологический переход? Что можно сказать об их будущем?

Краткая история глобализации: после войны

Иногда думают, что рыночная экономика превратилась в «глобальную деревню» спонтанно, органично, по необходимости. Это не так. Глобализация, как мы ее знаем, начинается после Второй мировой войны. До тех пор Лондон был столицей главной колониальной империи и центром мировой западной экономики. В конце 1945 года США были главной экономикой планеты, располагая промышленным излишком, то есть производя больше, чем собственный внутренний рынок мог потребить. Еще одной западной страной с подобным преимуществом была Швейцария, но по вкладу в международные торговые отношения она, очевидно, несравнима с Соединенными Штатами. Остро нуждаясь в рынке сбыта для своих промышленных товаров, США хитроумно внедряют План Маршалла: ссужают воевавшим странам — в их числе Германия и Япония — денежную ликвидность, чтобы они могли покупать американские товары. Так деньги, отданные в долг Вашингтоном, возвращаются в бюджет американских предприятий благодаря продукции, проданной за океаном, создавая в то же время рабочие места в Америке и помогая Европе и Японии восстановиться. Дело доходит до того, что в пятидесятые годы Вашингтон закрывает глаза на некоторые долги, так и не возвращенные.

Единственное неудобство от этого «добродетельного» круга в том, что работает он, по сути, благодаря всеобщему использованию нефти. У США нефть в избытке, поскольку в тридцатые годы были обнаружены гигантские месторождения; распространение применения нефти, особенно в автомобилях, затем в самолетах, подпитывает высокий спрос на ископаемые углеводороды, что позволяет цене за баррель держаться достаточно высоко, так что обеспечена рентабельность нефтяной промышленности. Западное массовое потребление в пятидесятые – семидесятые годы было бы невозможно без черного золота. Итак, все виражи загрязнения планеты (углекислым газом, пластиковыми отходами и т. д.) стартуют в 1945 году. Отметим, что эта первая «глобализация» дала начало и «культуре отбросов»[3] (углекислого газа, пластика и т. д.), характерной для нашего времени.

Вторая глобализация

Этот денежный и промышленный цикл останавливается в семидесятые годы из-за ограничений, наложенных «золотым стандартом» на выпуск денег в долларах, а также потому, что с конца шестидесятых годов у США больше нет промышленного излишка. В то же время, в 1970 году, США достигают условного пика добычи из своих нефтяных скважин. Теперь, если они хотят потреблять больше нефти (а от этого существенно зависит рост ВВП), надо искать черное золото где-то еще, в частности на Ближнем Востоке. Расширять использование нефти и поддерживать спрос на американские промышленные товары — уже не приоритеты для Америки.

В августе 1971 года одностороннее решение Никсона положить конец Бреттон-Вудскому соглашению, в частности фиксированному курсу обмена доллара и золотому стандарту, освобождает мировую валюту от всяческих уз; завершается первая глобализация, и начинается смутный переходный период. Через десять лет «революции» Рейгана и Тэтчер, подготавливаемые в американских мозговых центрах начиная с шестидесятых годов, запускают в политической сфере новый курс, обусловленный исчезновением американского промышленного излишка и относительным дефицитом нефти в Америке, после двух «нефтяных шоков», позволивших ОПЕКу задать мерку новой международной переговорной силы. Теперь бесполезно сокращать на Западе неравенство доходов, чтобы позволить среднему классу сжигать все больше нефти: главной политической целью консервативных, а затем и неолиберальных партий становится сокращение налогов в пользу самых богатых; так, цель в Великобритании — обосновать существование промежуточных объединений, благоприятствующих защите интересов среднего класса (профсоюзы и т. п.). Парадокс: эта смена тенденции совпадает с растущим осознанием — в научных кругах и «просвещенной» части общественного мнения — опасностей загрязнения: доклад Медоуза[4] опубликован в 1972 году, и некоторые исследователи (например, Роберт Айрес) уже начинают задаваться вопросами об опасном накоплении парникового газа в атмосфере из-за горючих ископаемых.

В ходе двух десятилетий, 1970–1990, мы наблюдаем явление, новое по своим масштабам, но хорошо знакомое в принципе: выстраиваются сильные финансовые рынки. После катастрофы 1929 года эти рынки резко сократились. Но потребность промышленников защититься от нестабильности, вызванной колебанием курса доллара, и давление, оказываемое «консервативной революцией» на западные государства, вынуждающее их финансировать себя иными средствами, чем выпуск денег центробанком, открывают беспрецедентное поле для финансовых рынков: изобретение финансовых активов, дающих государствам возможность финансировать себя, а промышленникам — безопасное укрытие, в соединении с либерализацией этих рынков и построением международной архитектуры капитала[5], ставят Уолл-Стрит и Сити в положение двух новых финансовых центров планеты. Если Великобритания в семидесятые годы, чтобы выбраться из экономического кризиса, взывает к Международному валютному фонду, а в Америке начинается деиндустриализация, то создание этих двух финансовых центров позволяет им решительно трансформировать экономическую модель, поддерживая в то же время видимость процветания для привилегированных граждан.

Однако эта перемена была бы невозможна без вступления нового актора в международные торговые отношения: Китай в девяностые годы занимает то место, какое США занимали после войны, и становится главным экспортером промтоваров. Итак, начинается новый цикл: благодаря зарплатам, побивающим любую конкуренцию, Китай дешево производит товары, необходимые Западу для поддержания средним классом привычного образа жизни; накапливает существенный торговый излишек (три триллиона долларов годовых в 2008 году) и инвестирует его обратно в западную финансовую сферу, в Нью-Йорк и Лондон — например, скупает год за годом сотни миллиардов американского государственного долга. Часть западного мира стремительно избавляется от промышленности (промышленный сектор составляет в настоящее время лишь 12 % от ВВП в США, Великобритании и Франции, вдвое больше в Германии), но занимает удобное положение «конечного потребителя».

С середины девяностых годов американские семьи живут без сбережений: если хотят потреблять больше и поддерживать работу новой макроэкономической мировой цепочки, теперь вынуждены обрастать долгами. Таким образом, банковский кредит позволяет создавать деньги из ничего, что облегчает покупку китайских товаров: затем эти деньги возвращаются на счета крупных групп, которые котируются на бирже, или западных государств благодаря китайской политике реинвестирования своего торгового излишка в Запад. Эта новая цепочка доставляет значительные преимущества 0,1 % самых богатых людей на Западе: они пользуются дешевой продукцией из Китая в повседневной жизни и получают обратно свои деньги благодаря росту ценности своих финансовых активов.

Не такова судьба у тех, кто принадлежит к среднему и рабочему классу: вступая в конкуренцию с китайской рабочей силой на глобальном рынке труда, они все чаще теряют работу, а большинству остальных сокращают зарплату. Германия при Шрёдере даже замораживает номинальные зарплаты, надеясь сохранить конкурентоспособность немцев перед лицом Востока. Отсюда постоянный рост неравенства в период 1990–2008, появление «бедных работников» за Рейном и сохранение массовой безработицы во многих западных странах. Если брать за основу полную занятость (то есть считаем частично занятых «полубезработными», а не делаем вид, что они работают неполный день по собственному выбору), неполная занятость во Франции составляет 30 %, как и в США, а в Германии от 20 до 25 %. Что касается загрязнения, оно частично перемещается на Восток, вместе с промышленностью.

Иное отношение к природным ресурсам формируется, начиная с восьмидесятых годов. До тех пор электрификация городов и разнообразные прочие цели, связанные с электричеством, требовали использовать порядка сорока элементов из таблицы Менделеева: классические «основные металлы», сопровождавшие промышленную революцию. С приходом электроники заметно возросла зависимость от металлов: пара десятков новых элементов — в их числе знаменитые редкоземельные — необходимы для мобильных телефонов, для системы GPS в автомобилях, для ноутбуков, для световых панелей с городскими объявлениями, рекламой косметики и т. д. Западное общество было электрическим, промышленным и нефтяным; теперь оно все еще зависит от нефти, но стало электронным и финансовым.

После кризиса 2008 года

Финансовый кризис 2007–2009 годов резко прерывает вторую глобализацию. Потребление в кредит бедных американских семей (особенно в секторе недвижимости), вместе со способностью банков создавать производные финансовые продукты на чем угодно, породило опасные инструменты, знаменитую субстандартную ипотеку, и падение ее рыночной стоимости, начиная с 2007 года, спровоцировало величайший в истории финансовый обвал. Четверть капитализации рынков на планете «исчезает» менее чем за год.

Тогда Пекин понял, что западные финансовые рынки ненадежны из-за отсутствия надлежащей регламентации, и решил радикально изменить стратегию. Так глобализация вступает в новую эру, где мы сейчас и находимся. Отныне, вместо того чтобы реинвестировать свой торговый излишек в западные финансовые рынки, Пекин инвестирует в свой внутренний рынок, который с 2010 года становится экономическим приоритетом для Китая. Теперь производят не для Запада, а для зарождающегося китайского среднего класса. Отсюда постепенный рост зарплат на восточном китайском побережье, вокруг Шанхая, Шэньчжэня, в «дельте Жемчужной реки» и т. д. Таким образом, исход из китайской деревни может продолжаться, по мере того как дети старого поколения рабочих устремляются в офисы, а рабочие места их родителей на конвейере освобождаются. Повышение китайских зарплат позволяет сформироваться китайскому городскому среднему классу, способному потребить растущую долю промышленных товаров, производимых в стране. Это также позволяет Германии при Ангеле Меркель немного снизить зарплаты у себя. Сегодня торговый баланс Китая с Западом почти нулевой. Китай больше не фабрика западного мира. Многие западные предприятия, переместившие свою деятельность в Китай, теперь принимают решение о перемещении в Юго-Восточную Азию, где зарплаты все еще очень низки. Пекин остается первым в мире загрязнителем, но загрязнение имеет тенденцию распространяться и южнее по азиатскому континенту.

В нефтяной сфере с 2006 по 2008 год вспыхивает новая тихая «революция»: планета достигает своего условного пика добычи. То, что произошло в США в 1970 году, теперь происходит во всем мире: из-за истощения старых скважин человечество уже не может увеличивать поток черного золота, добываемого из-под земли (около 90 миллионов баррелей в день) обычными способами. А в экономике, зависимой от нефти, стагнация нефти означает стагнацию ВВП. Поэтому значительная часть нефтяной промышленности обращается к сланцу и гидроразрыву пласта, то есть к старым нетипичным технологиям, которых прежде избегали, поскольку они увеличивают загрязнение (особенно грунтовых источников) и опасность оползней.

Запад сейчас находится в непростом положении. У нас больше нет «мировой фабрики», дешево выпускающей продукцию для нашего среднего класса. Конечно, инвестиции в Юго-Восточную Азию огромны, но никто не обольщается надеждой на то, что Вьетнам, Малайзия, Таиланд, Индия и т. д. в свою очередь не захотят рано или поздно обзавестись собственным средним классом, как Китай. Тогда зарплаты вырастут, и предприятиям опять придется перемещаться. Куда? Кто станет следующей фабрикой западного мира? Вот большой вопрос переходного периода, в который мы вошли в 2008 году. При всех различиях он похож на те два десятилетия (1970–1990), когда мир искал преемника Америке — промышленной сверхдержаве.

И тут с новой силой перед нами встает проблема экологического перехода. Ведь теперь известно, что следующая «мировая фабрика» обязательно должна быть «зеленой», если мы не хотим попасть в антиутопический мир с температурой выше на 3°, 4°, или даже 5° C. В таком мире почти все тропики станут непригодными для жизни — исключая Африку — из-за пиков жары и влажности, что буквально значит: у нас будут сотни миллионов климатических беженцев и множество смертей[6]. Очевидно, что такой сценарий — не вариант.

Однако, если мы хотим как можно меньше отступать от двухградусного лимита на повышение средней температуры в мире, заявленного Организацией Объединенных Наций в 2015 году, то должны также сократить свой экологический след. В 1970 году человек в среднем «потреблял» 7,7 тонн материального вещества в год, сегодня — 12,2: гражданин США — 27 т; гражданин Чада — 2 т. Простое рассуждение подсказывает, что экологический след человека, совместимый с потеплением не более чем на 2° C, должен составлять около 6 т на душу населения в год. Следовательно, новая «мировая фабрика» должна очень бережливо обращаться не только с ископаемыми углеродами, но и с металлами, и вообще с материальными ресурсами. Третья задача: экономно использовать пресную воду. Ведь глобальное потепление сильно повлияло на круговорот воды, и, по прогнозам, в 2030 году три миллиарда человек не будут иметь доступа к питьевой воде (сегодня — немногим менее двух миллиардов). Южная Европа может потерять более 40 % своего доступа к пресной воде к 2040 году. Разумеется, можно опреснять морскую воду, но это в свою очередь требует много (чистой) энергии.

Завтрашний единый мир?

Если на территории США много ископаемых ресурсов, нельзя сказать того же о Европе и Японии. Франция, например, уже более века импортирует все потребляемое ею сырье, за исключением биомассы[7]. Как бы то ни было, новая «зеленая» индустриализация потребует, несомненно, изобрести промышленную продукцию нового типа: простые долговечные изделия (вопреки устаревшим сведениям, преподаваемым в некоторых бизнес-школах), подлежащие починке и переработке, с минимально возможным числом электронных компонентов. В конце концов наши родители любили бродить по венецианскому лабиринту, имея при себе только карту, без GPS и без телефона… В большинстве стран электроника должна будет, вероятно, ограничиться медицинскими и военными нуждами. Мы очень далеки от воображаемого мира с 5G и искусственным интеллектом для всех в супер-цифровых городах. Однако новый образ жизни, инициированный третьей «промышленной революцией», вполне может сделать наши общественные отношения спокойнее и счастливее. И первую ласточку мы уже видим — движение «Медленная еда» (Slow Food)[8].

Некоторые экономисты считают Африку оптимальным кандидатом на роль того, кто постепенно сменит Китай в области международной торговли промтоварами: если в Европе и Японии население сокращается, в Китае начнет сокращаться после 2030 года, а в обеих Америках в лучшем случае останется на прежнем уровне, то Африку ожидает демографический скачок, беспрецедентный в истории человечества: от +1 до +1,5 миллиардов человек к 2050 году. Такого мы еще не видели. Но чтобы эта лавина молодежи могла работать на фабриках, необходимо соблюсти важные условия: 1) перестать расхищать рудные ресурсы африканского континента в пользу фабрик за его пределами; 2) усиленно инвестировать в инфраструктуру (зеленую и устойчивую!) завтрашних африканских фабрик; впрочем, хотя уже сегодня международные финансовые учреждения вкладывают в африканскую почву огромные суммы, пока что трудно здесь усмотреть последовательную стратегию индустриализации; 3) столь же масштабно работать с образованием африканской молодежи. Даже Всемирный банк признает, что его усилия, весьма значительные, направленные на предоставление начального образования сегодняшним юным африканцам, потерпели частичную неудачу: хотя 80 % детей определенной возрастной группы в черной Африке посещают школу, из них 60 % покидают ее стены, не владея ни чтением, ни письмом, ни арифметикой.

Итак, весьма неопределенно выглядит будущее глобализации рынков, выстроенной за последние полвека. Нельзя исключать сценарий частичной «регионализации» мира, хотя для большей части нашей продукции международные цепочки создания стоимости настолько сложно переплетены, что трудно себе представить, как сумеет целый мир избежать серьезных потерь, если нынешний переходный период завершится беспорядком. Факт остается фактом: COVID-19 продемонстрировал крайнюю уязвимость международной торговли. Деглобализация, возможно, позволит Латинской Америке направить, наконец, свою сельскохозяйственную продукцию и полезные ископаемые на внутренний рынок, но поставит Европу, Японию и большую часть Латинской Америки в критическое положение, поскольку эти «регионы» зависят от остального мира в плане материального поддержания своего нынешнего уровня жизни. Нельзя исключать, что конфликт в Украине был продиктован материальными интересами: украинское сельское хозяйство способно накормить 600 миллионов человек. К тому же Украина — рудниковое эльдорадо. Применять милитаристскую логику для ослабления экологических связей — конфликтуя с соседями, богатыми полезными ископаемыми, — наихудшая катастрофа. Вместо того чтобы готовиться работать с пугающими последствиями глобального потепления, мы уничтожим друг друга.

Поэтому как никогда необходимо представить себе глобализацию по-другому: будущее в едином мире, unus mundus, организованном международными институтами, способными позаботиться о наших общемировых благах, таких как Амазония, морские глубины, атмосфера, рыбные ресурсы, пресная вода, пространство и т. д. Иначе нас ожидает immundus — «грязный мир». Задача непосильная? Энергетический переход обойдется примерно в 95 триллионов долларов к 2035 году[9]. А мировые финансы сегодня превышают 470 триллионов. Итак, перераспределение капиталов в пользу завтрашней промышленности — наш приоритет. Что касается его институциональной составляющей, как ни удивительно, этот вызов уже был предсказан прозорливым наблюдателем в 2003 году: житель Люксембурга Ж.-Ф. Ришар, тогда — европейский директор Всемирного банка[10], предлагал создать институты международного сотрудничества ради мира, пригодного для жизни. Вот к чему пора бы, наконец, прислушаться.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Ср. G. Giraud, La rivoluzione dolce della transizione ecologica. Come costruire un futuro possibile, Città del Vaticano, Libreria Editrice Vaticana, 2022.

[2] Франциск, Послесинодальное апостольское обращение Querida Amazonia, 2020.

[3] Ср. его же, энциклика Laudato si’ (2015); апостольское обращение Christus vivit (2017).

[4] Ср. D. H. Meadows — D. Meadows — D. L. Meadows, Limits to Growth, New York, Universe Books, 1972.

[5] Ср. R. Abdelal, Capital Rules: The Construction of Global Finance, Cambridge, MA, Harvard University Press, 2009.

[6] Ср. O. Martin et Al., Extreme Climate Risks and Financial Tipping Points, в процессе публикации.

[7] Ср. M. Swilling — G. Giraud — R. Weisz, «Understanding the financing of sustainability transitions in a resource dependent world», Report all’International Resource Panel.

[8] Ср. G. Giraud — C. Petrini, Il gusto di cambiare. La transizione ecologica come via per la felicità, Città del Vaticano, Libreria Editrice Vaticana — Slow Food, 2023.

[9] Ср. O. Martin et Al., Extreme Climate Risks and Financial Tipping Points, цит.

[10] Ср. I.-F. Rischard, High Noon: 20 Global Problems, 20 Years To Solve Them, New York, Hachette Book Group, 2003.