Карло Казалоне SJ

При «беременности по доверенности» женщина намеренно предлагает собственное тело для развития и рождения ребенка с целью последующей передачи младенца заказчику, готовому признать новорожденного собственным сыном или дочерью. В этих процедурах пересекаются множество измерений – биомедицинские, экономические, юридические и социокультурные, – которые следует рассматривать комплексно для формулирования этической оценки: серьезной угрозе подвергаются чувство преемственности и достоинство вовлеченных лиц, прежде всего ребенка и выносившей его матери. Автор координирует научную секцию Папской академии в защиту жизни и преподает моральное богословие в Папском Григорианском университете.

***

«Вы когда-нибудь задумывались, сколько книг о женщинах публикуется в год? Сколько из них написано мужчинами?»[1] – спрашивает себя изумленная Вирджиния Вулф, столкнувшись с абсолютным большинством мужчин-писателей, изучая каталог библиотеки Британского музея при подготовке к лекции о женщинах и литературе. Те же самые вопросы звучат, словно предостережение, в разборе темы суррогатного материнства, непосредственно затрагивающего мир женщин. Аргумент, который хорошо дополняется саркастическими словами писательницы: «Пол и его природа способны весьма привлечь врачей и биологов, но, что удивительно, и это трудно поддается объяснению, почему пол – то есть женщина – привлекает как приятных эссеистов, деликатных романистов, молодых людей, получивших степень магистра, так и мужчин, не получивших какой-либо академической степени, мужчин, не имеющих какой-либо специальности, кроме того, что они – не женщины». Последний срез применим и к упоминаемым немного позже «бесчисленным наставникам, бесчисленным мужам Церкви, поднимавшимся на трибуны и кафедры с красноречивыми наставлениями […] исключительно по этой теме».

Мы слышим в этом напоминании призыв не столько оставить тему, сколько разобраться в ней, осознавая, что любой дискурс – особенно в сфере сексуальности, телесности и продолжении рода – неизменно отмечен не всегда до конца ясными предпосылками. Такой подход позволит осторожнее погрузиться в касающуюся всех дискуссию. Папа Франциск тоже выступал на эту тему, считая «отвратительной практику так называемого суррогатного материнства, наносящую огромный вред достоинству женщины и ребенка»[2], и призывая к повсеместному запрету оной. Он напомнил, что «ребенок – всегда дар и ни в коем случае не предмет договора»[3]. Позиция позже была подчеркнута в Декларации Dignitas infinita Конгрегации вероучения[4].

Итак, начнем наш разбор с описания используемых практик и способов их применения, чтобы затем выявить антропологические отсылки и этические критерии, позволяющие нам лучше понять слова Папы и прийти к оценке процедур, в которых пересекаются, помимо прочего, множество измерений: экономических, социальных, юридических и культурных.

Новые формы древнего феномена

Словосочетание «суррогатное материнство» – буквальный перевод английского термина surrogate motherhood, обозначающего практику вынашивания и рождения женщиной (суррогатной матерью или гестационной родительницей) ребенка для последующей передачи по заказу гетеросексуальной либо гомосексуальной паре (или даже холостяку/незамужней – single), намеревающимся признать такого ребенка своим. Такая пара (или человек) называется «заказчиком» и родителями/-ем, «имеющими намерение».

Данный способ обрести ребенка отнюдь не изобретение технологической эры, он был знаком в разные эпохи и культуры. Еще в книге Бытия мы видим, что Агарь рожает для Сары (см. Быт 16, 1–2), Валла – для Рахили (см. Быт 30, 1–3), Зелфа – для Лии (см. Быт 30, 9). В этих случаях речь идет о служанках, рожающих на коленях бесплодной подразумеваемой матери – и законной супруги: тем самым очевидна логика порабощения тел (наполовину) ради реализации чужого желания иметь потомство, выходя навстречу страданиям, вызванным невозможностью. В Древнем Риме также описаны случаи «передачи взаймы» супруги своим друзьям, женатым на бесплодных женщинах[5].

Совершенствование знания процессов оплодотворения и новые биотехнологии позволили решительнее вмешиваться в репродуктивную функцию. Первая техника, использованная на пути к суррогатному материнству, – искусственная инсеминация: введение в матку заранее собранной семенной жидкости, что позволяет добиться зачатия без полового акта. Тем самым предполагаемая мать отделяется от гестационной, которая, тем не менее, неизбежно оказывается генетической.

Появление экстракорпоральных техник

Появление экстракорпоральных техник зачатия in vitro (FIV) делает возможным дальнейшее разобщение, открывая путь разнообразным комбинациям между парой заказчиков и донорами обоих полов в плане происхождения гамет, из которых получается эмбрион, впоследствии приживаемый в матку. В целом тенденция избегать варианта, когда ооцит (яйцеклетка) взят от вынашивающей плод женщины, – поскольку в этом случае, как и при инсеминации, она окажется генетической матерью, – в пользу вовлечения предполагаемых родителей в том числе в биологический процесс появления потомства. То есть с одной стороны – консолидация у них чувства материнства и отцовства, с другой стороны – ослабление эмоциональной связи гестационной матери с новорожденным для облегчения разрыва в момент передачи ребенка заказчикам.

Следует отметить, что клетки, из которых берет начало жизнь нового человеческого существа, трактуются двояко: с одной стороны, их рассматривают как возможность укрепить родительскую связь, признавая за ними приоритет над гестационным и социальным измерением; с другой стороны, они нерелевантны в отношении добровольного решения, лежащего в основе юридического акта.

Экономические и юридические аспекты

Речь идет о «гестационном суррогатном материнстве» (GPA), или альтруистическом, когда женщина не получает никакой компенсации, кроме возмещения расходов, связанных с беременностью, родами, поездками. Эта «безвозмездная» форма – самая распространенная в законодательстве разных стран. Даже Индия недавно ограничила практику исключительно до этой единственной формы (и только для пар, имеющих индийское гражданство). Тем не менее остаются некоторые штаты, где юридически разрешенное суррогатное материнство обязательно оплачивается, как, например, в большинстве штатов США.

Предоставленные услуги, в которые обычно вовлечены и агентства-посредники, тем самым приравниваются к самой настоящей коммерческой деятельности, зачастую кратко именуемой «матка в аренду». В соглашении также есть пункты о медицинских обследованиях, образе жизни, прерывании беременности в случае патологий плода, кесаревом сечении. При этом в процедуре за вознаграждение гестационная мать, как правило, исчезает после родов, но в «солидарной» форме не исключается поддержание отношений с потомством в той или иной форме, особенно при наличии эмоциональной связи с предполагаемой матерью, например подругой, сестрой или даже ее собственной дочерью.

В Италии подобная практика запрещена: закон №40 2004 года («Нормы, регулирующие рождение с медицинской помощью») упоминает ее только для фиксации наказания, вплоть до заключения от трех месяцев до двух лет и уплаты штрафа, «любого, кто исполняет, организует или распространяет информацию о коммерциализации гамет, эмбрионов и суррогатного материнства» (ст. 12, п. 6). Кроме того, договор между гестационной матерью и заказчиками признается ничтожным в соответствии с итальянским законодательством, поскольку нарушает ст. 5 Гражданского кодекса, регламентирующую распоряжение собственным телом. Впрочем, юридические аспекты этого вопроса обсуждаются на международном уровне.

В законе нет никаких упоминаний о статусе и правах ребенка: остается открытой проблема признания детей, рожденных за границей, согласно действующему законодательству страны, где наступила беременность.

Безопасность и риски с медицинской точки зрения

Сложно интерпретировать накапливаемый уже десятилетия огромный объем научной информации о безопасности используемых техник. Проблема обусловлена множеством разнообразных причин, среди которых неоднородность критериев, используемых для описания результата ЭКО; сложность в различении факторов, влияющих на побочные эффекты, порой зависящие не от техник, а от предпосылок (генетических) бесплодия; проблема с долгосрочным наблюдением за детьми, рожденными вследствие таких процедур, из-за чего теряется связь между выявленными патологиями и способами зачатия. Кроме того, оставлять в тени данные, в перспективе тормозящие столь доходный рынок, побуждают и другие интересы, в первую очередь экономического характера. Наконец, в последние годы во множестве научных трудов сеются сомнения насчет безопасности ЭКО: так, отмечается высокая частота осложнений во время беременности и врожденных заболеваний в контрольных группах[6].

Для нашей темы важно, что именно гетерологические процедуры, то есть привлекающие биологический вклад субъектов, чуждых паре, еще больше увеличивают риски. Обычно генетическое наследие эмбриона чуждо материнскому всего на 50 %, получаемых от отца. Но когда эмбрион формируется из гамет заказчиков или субъектов, не состоящих с парой в родстве, то генетическое наследие полностью не совпадает с генетикой вынашивающей его женщины: формирование иммунной системы намного затруднено, возникают тяжелые осложнения как для нее, так и для плода[7].

С этической точки зрения следует подчеркнуть: необходимо доводить до сведения того, кто намеревается прибегнуть к подобным процедурам, всю совокупность доступных эмпирических доказательств, даже если они проблематичны и неполны[8], избегая заинтересованных недомолвок, как случается слишком часто. На кону стоит действительность информированного согласия, т. е. одна из опор современной медицины.

Материнско-фетальная взаимосвязь

Насколько наука позволяет нам понять связь матери с ребенком во время беременности, тем более очевидной становится их тесное взаимопроникновение друг в друга. Вовлечены все ткани: начинающийся «диалог» обретает в плаценте критически важный узел, регулирующий не только обмен молекулами и клетками, но и метаболические и гормональные функции. Если говорить о ребенке, то все это влияет на его биологическую идентичность, моторику, способности к обучению и на множество других физиологических и поведенческих аспектов.

Если говорить о матери, то и здесь происходит глубокая трансформация. Присутствие тела другого человека прежде всего заставляет организм избегать отторжения, по аналогии с процессом, запускаемым трансплантацией органа. Необходима активизация иммунной системы посредством посланий, который зародыш посылает материнскому телу еще до имплантации в стенку матки. Плацента регулирует транзит молекул и клеток (стволовых), которые останутся в иммунной памяти и во многих органах матери, где они могут закрепиться постоянно и выполнять в том числе восстановительную функцию поврежденных тканей[9].

Нельзя забывать и о родах (или грудном вскармливании), как легко происходит при использовании терминов, относящихся исключительно к беременности. Очень насыщенное событие не только в связующем и экзистенциальном плане, но и биологическом. Например, подумаем о недавних открытиях о роли микробиота (то есть совокупности микроорганизмов, обитающих в теле): новорожденный получает его от матери посредством перехода в родовом канале, влияние чего на его здоровье, в том числе в долгосрочной перспективе, трудно переоценить[10].

Символизм материнской связи

Многие женщины размышляют об опыте беременности, отмечая особенность этого положения: мать оказывается словно подвешенной между уникальностью и двойственностью, воспринимая себя ни в качестве единого, ни раздвоенного субъекта. В собственном теле она открывает присутствие другого человеческого существа, развивающегося в соответствии с неподвластными ей ритмами, что среди радостей и ран, удивления и опасений, тревоги и волнений ведет к неожиданному изменению. Карла Канулло так описывает это: «Некий “объект”, чужое тело начинает в нас свою историю, берет нас взаймы, чтобы прийти в мир, ходит с нами на работу, слушает с нами, питается нами. […] Открывается другой мир, новая жизнь в уже пережитой, сотканная из разных вещей и продуктов. На нас начинают смотреть иначе, и мы сами смотрим на себя по-другому»[11].

Присутствие чуждого организма постепенно признается не как враг-интервент, занимающий пространство и пожирающий изнутри, с которым нужно бороться, а как гость, которого нужно принять и признать собственным ребенком. В согласии с модулированием иммунного «я» созревает опыт мирного сосуществования, никогда полностью не обретенный и постоянно переосмысляемый, чтобы дать существование целостному в общем пространстве[12]. Такая динамика, где присутствие другого возвещается не столько тем, что видно, а вызванным им изменением, с символическим значением, превосходит материнско-фетальную связь. Она содействует формированию социальной связи на уровне человеческого сосуществования; предлагает себя в качестве размышления об экспериментальном архетипе, сообщающем важные косвенные доказательства для комплексной интерпретации бытия как на личностном, так и социальном уровне[13].

То есть гестационное взаимодействие не сводится исключительно к биологическому процессу. В первую очередь, это заботливая связь, относящаяся к гуманному значению продолжения рода, реализующая неповторимое и динамику уникальности: «Обмен жизнью между двумя человеческими существами, то, к чему приходят, и то, что им сопутствует, требует непрерывного продолжения пути […] и его итог наступит, когда двое научатся благодаря своим отношениям заменять материальный обмен на обмен знаками»[14].

Конечно, тема беременности требует намного более глубокого осмысления. Но даже приведенные выше замечания демонстрируют ее биологическую сложность и экзистенциальное значение: недопустимо сводить все лишь к репродуктивной функции, бездумно перемещаемой в тело – и тем более в механическое приспособление, например, искусственную матку (эктогенез), – удовлетворяя тем самым исключительно органические потребности.

Контрактное обязательство

В свете выше рассмотренных элементов мы можем выделить некоторые критерии для оценки всей совокупности таких практик. В первую очередь, остановимся на до сих пор противоречивой проблеме договора, предполагающей регулярные отношения между сторонами. Тема вышла на авансцену в Соединенных Штатах в середине восьмидесятых годов, т. н. случай «Младенца М». Гестационная мать не хотела расставаться с девочкой – зачатой благодаря ее собственному ооциту и семени супруга из пары заказчиков, – ребенка она была обязана передать «добровольно» за вознаграждение в десять тысяч долларов.

Мнения судей о возможности расторгнуть сделку разделились. В первом решении суд настаивал на соблюдении контракта и требовал передать Младенца М. биологическому отцу с немедленным удовлетворением заявления об удочерении, представленным матерью-заказчицей. При апелляции решение было отменено со ссылкой на действующие законы, регламентирующие порядок усыновления (удочерения), согласие передать девочку за компенсацию признавалось недействительным в силу аргумента: «В гражданском обществе нельзя купить за деньги все, что угодно»[15]. Однако решение не исключало гипотетическую возможность бескорыстного суррогатного материнства при условии возможного восстановления в родительских правах после отзыва согласия. Очевидно, что в решении, вынесенном по апелляции, гестационной связи придается большая значимость, чем в решении суда первой инстанции, хотя и не настолько, чтобы поставить под сомнение возможность существования «безвозмездной» формы.

«Коммерческая» практика

Именно коммерческая практика сталкивается с большим сопротивлением из-за угрозы эксплуатации суррогатных матерей и опасностей, связанных с торговлей несовершеннолетними (и эмбрионами), в том числе на международном уровне[16]. Учитывая глобальную важность феномена, факт вовлечения в него в первую очередь женщин с неустойчивым материальным положением, социально и культурно не защищенных, укрепляет всеобщее согласие о незаконности коммерциализации материнства. Ей также противостоит большая часть феминисток, обличая патриархальную форму власти над репродуктивной функцией женщины. В том же духе высказывается Конвенция, заключенная в Овьедо: запрещено извлечение финансовой выгоды из человеческого тела либо его частей на основании кантианского утверждения, что (собственно) личность не может быть трансформирована в вещь[17].

Очевидно, что подобная перспектива подразумевает тесную и нерасторжимую связь тела и личности. Но такая концепция телесности находит отнюдь не единодушное приятие в современной культуре: единомышленник технического менталитета теряет важность тела, воспринимая его как средство укоренения в мире, как центр чувства и опыта. Даже придавая ценность отношениям, он не рассматривает их как образующий элемент личности и отвергает какую бы то ни было отсылку к инаковости[18]. Именно подобная оптика облегчает разделение функций и смыслов (переживаний), уравнивая жизнь с претензией совмещать желание с правом[19].

«Альтруистская» практика

По отношению к безвозмездной практике существуют разнообразные позиции. Первая проблема проистекает из ситуаций – на самом деле, нередких, – когда под видимостью возмещения скрытых расходов скрывается самое настоящее вознаграждение. Но вторая сложность касается аналогии, к которой прибегают, чтобы узаконить ее. Речь идет о донорстве органов, называемом «самарянским». В реальности с их схожестью трудно согласиться, как мы лучше покажем, беседуя о смысле дарения.

Пока мы лишь подчеркнем, что не кажется резолютивным, в попытке уважать права и достоинство всех вовлеченных сторон, ввести в соглашение возможность отзыва как обещания передать ребенка родителям-заказчикам, так и отказ от признания его в качестве родного. Тем самым становится невозможным на практике гарантировать родителям-заказчикам удовлетворение их просьб, в том числе и в плане понесенных расходов, в первую очередь, если беременная женщина поменяет мнение. Могут появиться конфликты, не вписывающиеся в юридические рамки, позволяющие урегулировать подобные случаи.

Очень важно, что именно ребенок окажется в подвешенном состоянии как в плане семейного предназначения, во время беременности и в случае разногласий. Непонятно, как найти альтернативу контракту, неполноценность которого в подобных обстоятельствах мы уже видели.

Желать ребенка (для себя или для других)

Еще один критический элемент затрагивает саму идею «безвозмездности», которая – в отношении желания получить ребенка как со стороны гестационной матери, так и в отношении намеревающейся женщины – используется чересчур упрощенно. Психология бессознательного учит нас о том, насколько это переживание смешанно, соткано из множества неоднородных чувств: безусловно, в особом случае играет роль глубокое страдание, обусловленное бесплодием, но и в целом оно отражается на равновесии в паре в самых интимных аспектах, не только на нежности и преданности, но и на силе, и на власти. Кроме того, реактивируется динамика соперничества, подражания и противопоставления между поколениями и необходимость погасить открытые счета перед собственными родственниками, прежде всего – родителями. Все это может передавать неосознанные импульсы, очень отличающиеся по внутреннему содержанию от проявляющихся на поверхности в разговоре и социальных условностей эмоций[20].

В репродуктивной сфере всегда задействовано фантомное всемогущество, присущее зачаткам психической жизни и никогда до конца не преодолеваемое, претендующее на полностью самостоятельную передачу жизни. Это образ партеногенеза или независимости от посредничества тела, как и происходит при оплодотворении и гестации в лаборатории или в чужом теле. Сведение партнера до уровня генетического материала подпитывает воображаемый призрак[21]. Поэтому неумно довольствоваться буквальным значением сказанного выше, зная, что может скрываться за так называемым альтруизмом и бескорыстием в передаче жизни новому человеческому существу, особенно при намерении передать его в распоряжение других.

Мы знаем, какие волнения могут охватывать материнское воображение даже в случае усыновления, вдохновляемого бескорыстной целью подарить уже рожденным детям положительную семейную среду. Нередко приемные матери испытывают чувства состязательности и мстительности, от которых нужно защищаться: они переживают импульсивное желание дистанцироваться от биологической матери; но именно в этом, по видимости освобождающем побуждении (поскольку оно обнажает конкуренцию и антагонизм, смягчая тем самым сокровенный страх возможного изъятия у них ребенка), возникают чувства недовольства (в силу необоснованной мысли, что посредством усыновления они похитили ребенка). Это сказывается на отношениях с детьми, например, с помощью прекращения любых контактов с биологической семьей, в попытке защитить несовершеннолетних от источника неприятных эмоций[22]. Очевидно, что при недостаточно осторожном использовании терминов есть опасность забаррикадировать доступ к фундаментальному аргументированному ядру, которое мы хотели бы разъяснить в следующих параграфах.

Дарение, достоинство и недоступность для использования

Итак, чтобы подойти к самому радикальному вопросу, поразмышляем над собственно значением дарения, то есть может ли оно быть полезным для какой-либо реальности, или же следует признавать его ограничения. В силу достоинства, присущего человеческой личности, мы считаем обязательным допускать ограничения. Понимание упомянутого здесь достоинства широко признается философской традицией, особенно в русле кантианской мысли. Но следует напомнить и о его библейской укорененности, согласно которой человек сотворен по образу и подобию Бога, поэтому его достоинство признается как вещь-в-себе, наделенная внутренней ценностью, несоразмерной по отношению с какой-либо реалией мира[23]. С учетом собственного достоинства человеческая личность не может быть объектом каких-либо договоренностей, даже в такой особой форме, как дарение. Естественно, это ничуть не умаляет приятия и признания, причитающихся каждому новорожденному, поскольку каждая личность по определению наделена достоинством независимо от того, как она пришла в этот мир.

Помимо факта, что аналогично желанию иметь ребенка дарение не лишено темных сторон и двусмысленностей[24]. Но еще глубже: практика суррогатного материнства ставит ожидаемого ребенка и одновременно беременную женщину в положение человеческих существ, предоставленных в распоряжение других. То есть достоинство, взывающее к основополагающему запрету использовать личность, не защищается и не поддерживается. Подумаем о других детях гестационной матери, которые могли бы оказаться на месте младшей сестры или брата, переданных заказчикам.

На конкретном уровне цель сказанного – уберечь от опасности изначальное самоощущение, для консолидации которого насущно важно иметь возможность оказаться в ткани надежных отношений, разрыв которых несет столько страданий. Именно это происходит при внедрении в семейное равновесие раздробленных биологических функций с отделением их от унитарной комплексности родственных связей без учета возможных пертурбаций в порядке поколений и семейной генеалогии, столь важной для того, чтобы обрести собственное место в социальной среде.

Кроме того, ребенок, суть жизни которого – удовлетворение чужого желания, рискует попасть в сети зависимости от ожиданий, которым он будет ощущать себя обязанным соответствовать в силу подчинения условиям принятия[25]. Межличностная любовь, безусловно, есть чувство и желание, но не только: она включает и конкретность активной поддержки обстоятельств развития другого, в чью реализацию вносит решающий вклад измерение, присущее супружеским отношениям.

Смысл размножения

Недостаточно, чтобы ребенок нашел среду, где о нем заботятся, важно, чтобы контактирующие с ним люди также были теми, через кого он сохраняет связь с собственным происхождением. Поэтому разные формы беременности «по доверенности» не отвечают глубочайшему смыслу продолжения рода, прекрасно отраженному в понятии «деторождение»[26]. Размножение – твердый орешек отличия в собственной нерушимости, неразрывно проявляющееся как воплощение и взаимосвязь, то есть вызываемое плотью и словом: одного без другого недостаточно для того, чтобы охватить размах и глубину того, что на кону в передаче человеческой жизни и в заботе о ней.

Антропологический смысл продолжения рода затемняют разные факторы. В первую очередь, ослабление связи родители–дети и уз, соединяющих пару, в силу чего первая связь понимается не как выражение изначального значения супружеских уз, то есть не как призыв к самоотдаче другому, благодаря чему в мир приходит человеческое существо, но как своего рода новая функция, добавленная к ним извне. Кроме того, введение ряда разрывов – ставших возможными благодаря новым технологиям – между сексуальностью, беременностью и деторождением, более того, с привлечением третьих лиц посторонних для данной супружеской пары.

Есть опасность принимать и понимать ребенка не столько как плод завета любви, общности и взаимного обещания мужчины и женщины, сколько как результат (ре)продуктивного акта, которым, следовательно, можно распоряжаться. Именно сюда вписывается специфическая проблематика пар из заказчиков гомосексуальной ориентации. Функциональная логика, мнящая поглотить в себе или освободиться от изначальной символической значимости тела, стремится заставить исчезнуть «загадку “я”, которое никто из нас не может просто произвести и которое – никогда – никто не сможет заменить, изготовить, собрать»[27]. Мы все инициированы (другими), и невозможная эксплуатация начала возвращает к получаемому принятию, особенно интенсивному в минуту, когда наше собственное тело зачинается в теле другого человека. Сокрытие связи супружеской любви, переживаемой партнерами между собой, и продолжения рода, все более размывает недоступность для попрания достоинства ребенка и требование обеспечивать ему необходимую защиту.

Правда, эти условия могут сойти на нет в супружеских отношениях по разным причинам; но это не лишает силы основные критерии защиты любого человеческого существа и не легитимизирует институционализацию отказа в ней, как запрограммировано, в первую очередь, в отношениях матери и ребенка в рамках суррогатного материнства. Оно не сопоставимо с ситуациями, когда недобровольные процессы или непредвиденные события причиняют травмы и ведут к разрывам, когда появляется потребность изобрести новые формы гостеприимства и заботы, сохраняющие в наибольшей мере семейные узы, способные защищать сбалансированное развитие детей с учетом их потребностей. Тем самым будет оказана поддержка высшему благу тех, кто нуждается в стабильности и в единстве при выполнении требовательной задачи созревать в личностном и социальном планах.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] V. Woolf, Una stanza tutta per sé, Edizioni Omnibus – Kindle, 2023, 31 s. (В. Вулф, Собственная комната).

[2] Франциск, Речь перед Дипломатическим корпусом, 8 января 2024.

[3] Там же.

[4] См. Конгрегация Вероучения, Декларация Dignitas infinita, 25 марта 2024, пп. 48–50.

[5] Cfr E. Cantarella, Il paradosso romano. La donna tra diritto e cultura, in M. T. Guerra Medici (ed.), Orientamenti civilistici e canonistici sulla condizione della donna, Napoli, Edizioni Scientifiche Italiane, 1996, 14 ss.

[6] Cfr T. Talebi – N. Mohsen-Pour – M. Hesamet – S. Kalayina, The association between in vitro fertilization and intracytoplasmic sperm injection treatment and the risk of congenital heart defects, in The Journal of Maternal-Fetal & Neonatal Medicine,  vol. 35, 2022, 7471–7485 (https://doi.org/10.1080/14767058.2021.1949705); M. Veeramani – N. Balachandren – Y. Hwa Hong et Al., Assisted reproduction and congenital malformations: A systematic review and meta-analysis», in Congenital Anomalies, vol. 64, 2024, 107–115; V. Giorgione – F. Parazzini – V. Fesslova et Al., Congenital heart defects in IVF/ICSI pregnancy: systematic review and meta-analysis, in Ultrasound in Obstetrics & Gynecology, vol. 51, 2018, 33–42.

[7] Cfr C. Peris, Le verità nascoste sulla fertilizzazione in vitro. Ovvero come scavare sotto la superficie delle nostre conoscenze, Torino, Minerva Medica, 2018, 54–59; 63–72.

[8] Неуверенность, кроме того, касается изучений в сфере психологии развития: cfr E. Canzi – E. Scabini, Omogenitorialità e procreazione medicalmente assistita: nuove forme di genitorialità e filiazione, in Marriage, Families & Spirituality 25 (2019/2) 162–175.

[9] Cfr S. Mancuso – G. Benagiano, Le sorprese e gli arcani della vita prenatale. Come ci strutturiamo e come comunichiamo prima di nascere, Soveria Mannelli (Cz), Rubbettino, 2021, 191–204; 215–242; 304–310.

[10] Cfr ivi, 327–329.

[11] C. Canullo, Essere madre. La vita sorpresa, Assisi (Pg), Cittadella, 2009, 14; cfr I. Malagrinò, Alterità e relazione nell’esperienza della gravidanza. Dall’ermeneutica all’etica, Napoli – Salerno, Orthotes, 2016.

[12] Cfr L. Irigaray, All’inizio, lei era, Torino, Bollati Boringhieri, 2013; Id., Io tu noi. Per una cultura della differenza, ivi, 1992.

[13] Cfr E. Falque, Metamorfosi della finitezza. Saggio sulla nascita e la risurrezione, Cinisello Balsamo (Mi), San Paolo, 2014; C. Chalier, Comme une clarté furtive. Naître, mourir, Paris, Bayard, 2021; P. Sequeri, L’iniziazione. Dieci lezioni su nascere e morire, Milano, Vita e Pensiero, 2022; R. Esposito, Il dono della vita tra «communitas” e “immunitas”, in Idee 55 (2004) 42.

[14] L. Muraro, L’anima del corpo. Contro l’utero in affitto, Brescia, La Scuola, 2016, 46.

[15] Цитируется в M. Gensabella Furnari, Il corpo della madre. Per una bioetica della maternità, Soveria Mannelli (Cz), Rubbettino, 2018, 105.

[16] Cfr L. Audibert, “Embrioni viaggiatori”: tra India e Ucraina la rotta dell’utero in affitto, in Avvenire, 29 novembre 2020, 6.

[17] См. Совет Европы, Конвенция о защите прав человека и человеческого достоинства в связи с применением биологии и медицины, 4 апреля 1997, ст. 21. Тема была продолжена в Италии: Comitato Nazionale per la Bioetica, Maternità surrogata a titolo oneroso, 18 marzo 2016, in http://presidenza.governo.it/documenti/mozioni/maternita-surrogata-a-titolo-oneroso

[18] Cfr Byung-Chul Han, L’espulsione dell’Altro, Milano, nottetempo, 2017.

[19] Cfr L. Eusebi, Se il desiderio del figlio diventa diritto…, in Lemà sabactàni? 15 (2015) 25–34.

[20] Cfr C. Casalone, Fecondazione assistita: l’etica tra domanda e offerta, in Aggiornamenti Sociali 54 (2003/2) 99–110; M. Gensabella Furnari, Il corpo della madre…, cit., 8.

[21] Cfr S. Vegetti Finzi, Il desiderio femminile tra libertà e responsabilità, in Bioetica 9 (2001/1) 199.

[22] Cfr S. Lallemand, La circulation des enfants en société traditionelle. Prêt, don, échange, Paris, L’Harmattan, 1993, citato in A. Fine, Ma quanti genitori ho?, in Reset, n. 66, 2001, 67 s; M. Fiumanò, A ognuna il suo bambino, Milano, Pratiche, 2000, 135.

[23] См. Конгрегация Вероучения, Декларация Dignitas infinita, цит., пп. 1–2.

[24] Cfr M. Gensabella Furnari, Il corpo della madre…, cit., 118–121; S. Zanardo, La maternità surrogata è una forma di ospitalità?, in Aggiornamenti Sociali 68 (2017/4) 314–316.

[25] Cfr M. Gauchet, Il figlio del desiderio. Una rivoluzione antropologica, Milano, Vita e Pensiero, 2010; S. Andreoli, Perfetti o felici. Diventare adulti in un’epoca di smarrimento, Milano, Rizzoli, 2023.

[26] Cfr C. Casalone – M. Chiodi – R. Dell’Oro et Al., La gioia della vita. Un percorso di etica teologica: Scrittura, tradizione, sfide pratiche, Città del Vaticano, Libreria Editrice Vaticana, 2024, 114–130; L. Muraro, L’anima del corpo…, cit., 85 s.

[27] P. Sequeri, L’iniziazione…, cit., 135.