Хенрик Пьетрас SJ
В июне 325 года, по инициативе императора Константина, начался первый Вселенский Собор в Никее. Среди многих его тем — постараемся кратко их осветить — две сыграли особую роль в истории: Символ веры, ставший, с некоторыми модификациями, официальным исповеданием веры во всем христианском мире, и решение унифицировать дату празднования Пасхи. 1700-летняя годовщина Никейского Собора стала поводом для новых исследований.
Согласно традиционной историографии, около 320 года пресвитер Арий на встрече александрийского духовенства со своим епископом Александром отрицал божественность Сына Божия, утверждая, что Тот был сотворен из ничего прежде времени и вечности, как первое и наивысшее творение Божие; поэтому Он также был подвержен изменчивости и мог бы грешить; однако до этого не дошло, потому что Бог дал Ему благодать не грешить, зная заранее о Его стойкости и благочестии[1]. По-видимому, основанием к диспуту стала давнишняя проблема Александрийской Церкви, а именно — разногласие между филомонархианами, для которых так важно было не отделить Сына от Отца, что они не сумели выразить веру в собственную личность Сына и впали в крайний монотеизм, и богословами, верными Оригеновой традиции, которые подчеркивали различие между Божественными Лицами с риском впадения в троебожие.
Разгорелся спор, и епископ Александр попросил Ария изложить свою веру письменно. Арий составил свой «символ веры» в форме послания и отправил епископу[2]. Тот, с синодом египетских епископов, после надлежащего исследования, отлучил Ария и его сторонников, в том числе двух епископов. Далее Александр сообщил епископам других провинций об этом приговоре[3], Арий же в свою очередь написал своим друзьям, включая Евсевия Кесарийского и Евсевия Никомедийского. Спор, поначалу локальный, разгорелся по всему миру и стал глобальной проблемой. Поэтому вмешался император Константин: написал послание Александру и Арию[4], требуя их примирения. Послание было доставлено епископом Осием Кордубским; он, поскольку адресаты не желали мириться, вернулся в Никомедию, к императору. Тогда Константин созвал Вселенский Собор для разрешения столь важного вопроса.
Приглашение на Собор и религиозный мир
Спор действительно мог принять такую форму, хотя было бы преувеличением считать его единственной причиной созыва большого Cобора. Император мог написать вышеупомянутое послание только после завершения войны с Лицинием, своим бывшим коллегой-Августом и зятем — кстати, они вместе подписали так называемый Миланский эдикт в 313 году, прежде чем их пути разошлись. Разногласия между ними касались и религии: если Константин ставил своей целью религиозный мир в империи, опираясь на Церковь, то Лициний преследовал христиан. Константин одержал победу 18 сентября 324 года в битве у Хризополиса, в Вифинии, близ Халкидона. Лициний потерпел поражение и вскоре был убит. Константин перебрался в императорский дворец в Никомедии, заручившись миром и полновластием единственного императора, и праздновал победу. Армия объявила его Августом 25 июля 306 года. И в тот же день в 325 году начался юбилейный год, по случаю двадцатой годовщины правления. Готовясь к этому событию, император написал несколько посланий о восстановлении мира в Церкви, об окончании гонений и о мерах относительно церковного имущества, конфискованного ранее. Однако не все так благостно: в Церкви творились дела, омрачавшие мирную атмосферу. Читаем у Евсевия: «Но в то время как [Константин] радовался этим успехам, ему передали весть о том, что Церковь раздираема немалым волнением, и, когда весть дошла до его ушей, он принялся размышлять о средстве против этой беды» (VC II, 61, 2); «Некоторые в той же Александрии спорили, как дети, о самых возвышенных предметах, другие по всему Египту и в Фиваиде (что в Верхнем Египте) расходились во мнениях по стародавнему вопросу, и так Церкви повсюду пребывали в разделении» (VC II, 62).
Еще один вопрос был поднят Константином в послании к Александру и Арию: о донатизме, расколе «чистых», katharoi: после гонений начала IV века они отделились от Вселенской Церкви и основали свою, параллельную. Император пишет: «В самом деле, когда распространилось по всей Африке недопустимое безумие из-за тех, кто легкомысленно осмелился разделить на секты религиозное устройство народов, я, желая остановить эту заразу, не находил иного средства, подходящего к этим обстоятельствам, кроме как, разбив общего врага империи, противопоставившего вашим святым синодам свое нечестивое учение, направить некоторых из вас на подмогу, чтобы восстановить согласие между спорящими группами» (VC II, 66).
Донатизм существовал уже давно, и император созывал синоды в Риме (313) и в Арле (314) ради примирения, но безуспешно. Вот и теперь, то есть после победы над врагом, Константин послал делегатов, чтобы искать решение[5].
Что касается восточной части империи, там бросались в глаза две проблемы. Первую Константин считал не очень серьезной — «детской», как он пишет: то были бесполезные споры в Александрии. Вторая, более серьезная, захватила весь Египет и Фиваиду и длилась уже немало лет: то был мелитианский раскол. Епископ Мелитий в Египте в начале IV века основал параллельную Церковь: Церковь «чистых», нетерпимую ко «грешникам», особенно к тем, кто во время гонений проявили слабость, — аналог Церкви донатистов в Африке. Она так бурно распространилась в течение IV века, что составила половину египетских Церквей[6]. Тема была столь важна, что Собор принужден был ею заняться и посвятил этим раскольникам и прочим «чистым» (katharoi) восьмой канон.
Напротив, александрийский спор — в плане угрозы миру — заслуживал в глазах Константина не более чем предостережения. Достаточно прочесть несколько фраз из письма, чтобы понять, насколько мало важности он придавал этому делу: «Итак, поразмыслим о вышесказанном внимательнее и постараемся понять яснее: прилично ли, чтобы словесный спор, незначительный и маловажный, склонил братьев противиться братьям, и чтобы из-за нечестивого разногласия раскололось драгоценное единство синода, по нашей вине, потому что мы ссоримся по мелким вопросам без всякой необходимости. Такое настроение, помимо прочего, вульгарно и приличествует незрелым умам, но отнюдь не священникам и мудрецам» (VC II, 71, 3). А также: «Причина, вызвавшая этот ничтожный спор среди вас, поскольку она не затрагивает авторитет закона в целом, пусть не производит между вами никакого разделения или бунта» (VC II, 71, 5).
Почему Константин считал ситуацию настолько несерьезной? Вероятно потому, что оповестил его о ней Евсевий Никомедийский, который защищал Ария, утверждая, что осуждение, наложенное Александром, слишком сурово, и что из-за такого маловажного вопроса не следует изгонять Ария из Церкви. Константин легко поверил докладу Евсевия, поскольку полагал, что единство религии должно основываться на единстве не мысли, а богослужения и обрядов. Богословские споры не занимали императора: по столь маловажному вопросу довольно сделать замечание и призвать к согласию.
Мог ли император заподозрить неповиновение со стороны подданных — ведь он их глава, законный верховный понтифик, ответственный за мирное сосуществование всех религий в империи? Вряд ли. Но если бы и так, Константин не слишком беспокоился об александрийском споре, поскольку гораздо более серьезными ему представлялись расколы в Африке и в Египте. Осий Кордубский, узнав о нетерпимости Александра, не мог известить двор о случившемся, поскольку зимой порты закрывались, и ни один корабль не доставил бы его в Никомедию[7]. Афанасий, на тот момент диакон в Александрии, напишет позже, что Осий участвовал в синоде, который состоялся в Александрии в 324–325 годах и был посвящен мелитианскому расколу[8]. Поэтому тем меньше времени у него осталось бы на путешествие.
Константин преподносит решение о дате Пасхи
как самый важный плод Собора.
Поскольку, как мы уже сказали, для Константина идея религиозного мира основана, скорее, на единстве богослужения, чем на равенстве богословских верований, можно утверждать, что важнейшей для него темой была дата Пасхи, до тех пор не унифицированная в Церкви. Евсевий посвящает этой проблеме всю пятую главу в III книге Жизни Константина. Сам император в письме всем епископам после Собора[9] преподносит решение о дате Пасхи как самый важный плод Собора. Вспомним и о том, что император уже ранее просил епископов в Арле назначить единую дату[10], но в ответ получил лишь изъявление такого желания.
Итак, в конце 324 года Константин надеялся решить эти проблемы рассылкой посланцев и писем. Однако приближался юбилей, и его следовало торжественно отпраздновать. В Риме, в 315 году, к десятилетней годовщине приурочили возведение арки Константина. Юбилей станет удобным случаем провозгласить победу императора, примирение всех инакомыслящих и раскольников с Церковью и определить календарь для христиан, как указывают некоторые источники.
Послание Константина — сохранилось на сирийском языке — с приглашением на Собор содержит вводный параграф, где сказано, что император пригласил епископов на 19 июня, чтобы отметить двадцатый год своего правления (vicennalia)[11]. Евсевий хвалит Константина: «Из императоров всех времен он единственный, сплетя для Христа венец из уз мира, преподнес его своему Спасителю в дар благодарения, воистину достойный Бога, и в наши дни созвал собрание, подобное апостольскому» (VC III, 7, 2). Таким образом, можно предположить, что Константин счел уместным пригласить епископов и с ними торжественно провозгласить всеобщий мир после своих побед, примирение всех спорящих сторон, единую веру и одну дату Пасхи для всей Церкви. Это представляется достаточным основанием для созыва столь видных гостей, без сожалений о затратах. В самом деле: по случаю начала юбилея, по завершении Собора, все участники были приглашены на пышный пир[12].
Но если работа окончилась 25 июля, с какими ожиданиями император приглашал епископов на Собор? Согласно историку Сократу[13], Собор начался 20 мая; однако Константин в вышеупомянутом письме говорит о 19 июня[14]. Первую дату можно исключить: прошел только месяц после Пасхи (18 апреля), и все приглашенные не успели бы добраться. А будь приглашение отправлено весной, они бы прибыли слишком поздно. Следовательно, пригласительное послание было составлено, вероятно, в то же самое время, когда император отправил письмо в Александрию, то есть в октябре–ноябре 324 года. Когда — век спустя — Феодосий II назначит Эфесский Собор на 7 июня 431 года, письма он отправит 19 ноября 430 года, а епископ Карфагена ответит, что получил приглашение только в пасхальные дни, поэтому не успел выбрать делегатов на Собор[15]. С другой стороны, антиохийские епископы не сумели прибыть вовремя, равно как и легаты Римского епископа. По-видимому, это значит, что Константин не дожидался окончания миссии Осия, а взялся за дело гораздо раньше.
Открытие Собора
Чтобы составить представление о важности соборной ассамблеи, почитаем Евсевия: «Здесь собрался вместе цвет служителей Божиих из всех Церквей, со всей Европы, Ливии и Азии. Единое место молитвы, как бы расширившись по Божьей воле, вмещало на едином заседании сирийцев и киликийцев, финикийцев, арабов и палестинцев, а помимо них египтян и жителей Фив, ливийцев и прибывших из Месопотамии. В Синоде участвовал персидский епископ, не преминул явиться скифский; Понт и Галатия, Каппадокия и Азия, Фригия и Памфилия тоже направили своих самых почтенных людей. Также прибыли фракийцы и македоняне, греки и эпирцы, в том числе и живущие весьма далеко» (VC III, 7, 1).
При таком разнообразии: географическом, культурном и в плане традиций — уместно спросить, каким образом и в какой мере императору удалось достичь своей цели? К сожалению, документы о ходе работ до нас дошли очень скудные и отрывочные. Мы знаем, что на открытии Синода один из епископов официально приветствовал императора. Согласно Созомену, то был Евсевий Кесарийский[16], а согласно Феодориту Кирскому — Евстафий Антиохийский[17], но вопрос остается открытым.
Выслушав приветствие, император выразил благодарность Богу и призвал епископов отложить все споры[18]. Константин называл епископов «Христовыми священниками» и говорил по-латыни; был предусмотрен синхронный перевод на греческий, поскольку подавляющее большинство латынью не владели. Этот факт представляется странным, потому что, как утверждает Евсевий, во время обсуждений «Константин изъяснялся по-гречески, отнюдь не будучи несведущ в этом языке» (VC III, 13, 2). Можно предположить, что его речь надо понимать как официальное слово верховного понтифика, обращенное к священнической коллегии. У каждого культа своя официальная священническая коллегия, но пока не у христианства, равно как и не закреплен пока литургический календарь. Верховный понтифик говорил на официальном языке, тем самым позиционируя епископов как «священническую коллегию» христианства, с намерением зафиксировать календарь и символ веры. Ранее епископы и пресвитеры редко именовались священниками. Так бывало, когда проповедник толковал ветхозаветные тексты о священстве и пытался их актуализировать: например, когда Ориген объяснял книгу Левит[19]. Христианство уже было официально признано «законной религией» в 313 году; теперь епископы приравнивались к священническим коллегиям языческих религий, а значит могли ожидать тех же привилегий.
Формулировка Символа веры и решение о дате Пасхи
Вероятно, Константин предвидел, что епископы захотят поговорить о важных для них вопросах, потому и пригласил их за целый месяц до начала юбилея. Но и этого оказалось мало, поскольку епископы не знали меры с числом вопросов: петиций набралось столько, что в конце концов император приказал собрать их все и сжечь[20]. У Евсевия Кесарийского ситуация выглядит менее драматично: хотя он упоминает о большом числе петиций и споров между епископами, все же подчеркивает, что Константин со всеми обращался спокойно и внимательно[21]. Затем историк говорит о согласии, достигнутом по поводу Символа веры и календаря. А также сообщает, что епископы разделились на две (по меньшей мере) фракции или группировки[22].
Из-за скудости источников может сложиться неверное мнение о ходе Собора. Мы уже упомянули о письме Константина, которое было отправлено всем епископам и роздано участникам в конце ассамблеи; из письма явствует, что единство веры безусловно обсуждалось, но главной темой была дата Пасхи. Именно этой теме император посвятил львиную долю своего текста. Также сохранилось письмо, которое Евсевий Кесарийский направил в свою Церковь после Собора, чтобы оправдать свой вклад в работу ассамблеи, то есть свое согласие с новым Символом веры, составленным на Соборе[23]. Он пишет только об этом предмете, из чего мы могли бы заключить, что главной темой Собора было составление Символа веры, тогда как император в своем послании разделывается с этой темой немногими фразами: «Каждый аспект культа был подвергнут надлежащему исследованию, пока не появилось на свет заключение, угодное Богу, Который всем управляет и привел к единодушному соглашению, так что не осталось уже места для расхождения во мнениях и для споров о вере» (VC III, 17, 2).
Согласно письму Евсевия, именно он представил черновик Символа веры, одобренный императором, но раскритикованный другими. Пришли к согласию о формулировке, с уточнениями от самого Константина: якобы это он предложил термин homoousios, «Единосущный», о Сыне по отношению к Отцу. Возможно, так и было, поскольку император не знал о «еретическом» прошлом этого термина: до тех пор им не пользовался ни один из известных нам Отцов Церкви. И потребовалось немало лет, чтобы он вошел в употребление, для этого в 350–380 годы разъяснительную работу провели, помимо прочих, Афанасий, Василий Кесарийский и Григорий Нисский. Возможно, император выразился столь кратко, потому что знал, что вместе с его посланием все епископы увезут домой текст Символа веры и каноны, которых будет достаточно, чтобы прояснить вопрос. Зато о дате Пасхи он пожелал информировать их лично, поскольку придавал ей гораздо больше важности.
Представляется, что всеобщий Символ веры больше был нужен императору, чем епископам. В то время в каждой Церкви имелся свой тринитарный Символ веры, его использовали при наставлении оглашенных и при крещении, и никто из епископов не испытывал потребности его унифицировать. Дата Пасхи вызывала интерес у Церквей, но, после дискуссий II века и многочисленных синодов, обсуждавших эту тему[24], казалось, что все приспособились к текущему положению дел и одобрили решение, предложенное Иринеем: дескать, предание апостолов позволяет пользоваться как иудейским, так и иными календарями. Эта проблема больше занимала императора: будучи верховным понтификом, он считал себя обязанным унифицировать календарь и формулировку вероисповедания.
Мы ничего не знаем о дискуссиях на эту тему. Только Константин сообщает в послесинодальном послании, что, «когда был рассмотрен вопрос о дате святейшей Пасхи, все сочли уместным и приняли единодушное решение во всяком месте праздновать ее в один день» (VC II, 18, 1), потому что нет уже никакого общего обычая с иудеями и потому что разумнее и удобнее следовать «правилу, соблюдаемому с единым и согласным расположением духа» (VC II, 19, 1) в большинстве Церквей.
Соборные каноны
Собор сформулировал 20 канонов, несомненно аутентичных, и ни в одном из них не упомянуты ни Пасха, ни Символ веры[25]. Наверняка в них отражен ход дебатов, потому что каноны никогда не составлялись без предварительного обсуждения. Они проливают больше света на церковный контекст, то есть на проблемы в Церкви, которые император хотел разрешить, чем монотематические послания. Мы уже упомянули, что многочисленные предложения или прошения от епископов были отринуты и даже сожжены. Таким образом, можно предположить, что оставшиеся были самыми важными для широких областей Церкви и в глазах императора.
А теперь окинем беглым взглядом утвержденные каноны. В первых сказано, что не место в рядах духовенства тем, кто себя оскопляет (канон 1), неофитам (канон 2), и запрещено клирикам «иметь при себе женщину, за исключением матери, сестры, тетки или особы, не вызывающей никаких подозрений» (канон 3). Поскольку здесь речь идет обо всех членах духовенства, в том числе и низшего, которые могли вступать в брак, — привратники, чтецы и аколиты, — надо предположить, что жить с женой не запрещено. Христиане могли быть рукоположены в диаконов и пресвитеров, даже если уже состоят в браке, но не могли жениться повторно. Спустя десятилетия, в 390 году, Карфагенский синод постановит, в каноне 2, обязанность воздержания для них.
В каноне 4 сказано, что епископа посвящают по меньшей мере три епископа данной провинции. Мы не знаем, как до того Церковь была устроена в этом плане: вероятно, имели место выборы, и новоизбранный принимал на себя епископские обязанности в силу этих церковных выборов, даже без возложения рук других епископов.
В каноне 5 речь идет об отлученных, и запрещено примирять их вне той Церкви, которая их осудила. Отметим, что этот канон впоследствии будет воспроизведен много раз[26]. А значит, часто так бывало, что отлученный, считая себя несправедливо гонимым, искал примирения вне своей Церкви. Во избежание несправедливости канон рекомендует созывать дважды в год провинциальный синод для совместного обсуждения проблем. Не исключено, что поводом к составлению этого канона стал случай Ария. На самом деле о нем не сказано ни в одном из тогдашних документов; даже Афанасий Александрийский в De decretis Nicaenae synodi ограничивается антиарианским толкованием Символа веры, не упоминая Ария. Возможно, кто-то — например, Евсевий Никомедийский или некто от его имени — попросил ассамблею о примирении с Арием. Канон это запрещает, и сам Константин после Собора просил Александра — а позже Афанасия — принять обратно Ария, поскольку только епископ Александрии мог это сделать[27]. В Никее не говорят и об осуждении Ария: бессмысленно отлучать того, кто фактически уже отлучен.
Канон 6 устанавливает порядок следования епископских кафедр: первой остается Римская, за ней Александрийская и Антиохийская. Этот канон окажется камнем преткновения для Константинопольской Церкви, которая в последующие десятилетия захочет занять первое место на Востоке, к немалому раздражению двух других восточных кафедр, упомянутых выше. Также отмечено привилегированное место Иерусалима (канон 7), но юрисдикция метрополии ему не присвоена.
Канон 8 затрагивает горячую церковную тему — примирение катаров, разделенных на группировки. Нет убедительных причин принимать только новациан, как до того повторяли из века в век[28]. Катары-клирики — будь то новациане, донатисты, монтанисты, мелитиане или иные — могут оставаться в сане, потому что рукоположение у них действительное, но должны в письменном виде выразить обязательство соблюдать церковные обычаи касательно кающихся грешников, будь то отпавшие из-за гонений или вступившие во второй брак: после надлежащего покаяния они имеют право вернуться в церковное общение, а кто их не пускает, того отлучают от Церкви. Не уточнено, идет ли речь о вдовцах/вдовах, вступивших во второй брак, или о разведенных, но, поскольку государственный закон разрешал разводиться, их тоже следовало принимать во внимание в покаянной практике[29].
Канон 9 — о клириках, слишком быстро поставленных священниками. Канон 10 — о тех, кто рукоположен, хотя отрекся от веры и скрыл этот факт. Канон 11 — о верных, которые отреклись от веры и оказались среди мирян, и о том, какие епитимьи на них возлагать. Заметно, что после гонений во времена Лициния на теле Церкви остались раны, и, чтобы они зарубцевались, нужны новые правила.
Канон 12 тоже относится к этому периоду и говорит о тех, «кто отказался от мира, а потом туда вернулся». Те, кто поначалу проявили отвагу и покинули военную службу (где требовалось участие в жертвоприношениях богам), а затем ради карьеры повернули вспять и попытались снова устроиться на покинутую службу, должны покаяться; канон рекомендует отнестись к ним с пониманием, но серьезно.
Канон 13 — о «тех, кто на пороге смерти просит о причастии». Здесь опять-таки речь идет о покаянии отрекшихся от веры во времена Лициния. Напомним, что Киприан не позволял лишать причастия того, кому оно было подано один раз, во время болезни[30]. А здесь касательно такого же случая предписано, что кающийся, когда выздоровеет, должен продолжать покаяние, хотя и смягченное: «Если же он не умрет после того как был прощен и допущен до причастия, пусть будет принят в число тех, кто участвует только в молитве (пока не истечет время, назначенное этим Великим Вселенским Собором)».
Значит ли это, что случались злоупотребления, причем чаще, чем за 70 лет до того в Африке? Возможно, но в таком случае надо предположить, что и тяжесть проступков усугубилась, что Церковь, унифицированная Константином, после многолетних гражданских войн находилась на довольно низком моральном уровне, и что отступников насчитывалось даже больше, чем в 250 году. Канон 14 тоже затрагивает эту тему, фокусируясь на катехуменах, отрекшихся от веры.
Четыре следующих канона посвящены духовенству. Каноны 15 и 16 — о тех, кто, покинув свою Церковь, для которой они были рукоположены, по собственной инициативе перебираются из одного города в другой. Тот факт, что эту тему поднимают многие синоды, говорит о степени ее актуальности. Уж если так поступал сам Евсевий Никомедийский, епископ столицы с императорским троном: рукоположенный в Берите (Бейрут), переместился в Никомедию, а спустя несколько лет в Константинополь[31],— то чего же требовать от низшего духовенства? Можем предположить, что императору — очевидно, одобрявшему перемещения Евсевия, да и других клириков — этот вопрос важным не казался. В его глазах перемещение чиновника с одного поста на другой ассоциировалось с престижем и карьерой, если новая территория больше и богаче предыдущей. А в противном случае — с упадком и наказанием. Возможно, именно отсутствие императорской поддержки привело к тому, что канон не работал и приходилось повторять его снова и снова[32].
Канон 17 грозит низведением клириков-ростовщиков в статус мирянина.
Канон 18 напоминает, что диаконы должны подчиняться пресвитерам в том числе и в отношении причастия: диаконы могут принимать его от священников, но не подавать им, потому что не имеют власти освящать. Сегодня это предписание может показаться банальным, но в нем отражена тогдашняя дисциплина, поскольку диаконы играли разную роль в разных Церквях. В Риме их было только семеро, и они занимали руководящие посты при епископе. На Востоке, как свидетельствуют Апостольские постановления, они занимали второе место после епископа и находились при нем, как Христос рядом с Отцом, тогда как пресвитеры считались преемниками апостолов. Поэтому в некоторых случаях и в некоторых местах диаконы могли считать себя важнее священников.
Канон 19 определяет, как принимать в Церковь еретиков — последователей Павла Самосатского. В каноне 8 сказано, что духовенство из раскольников можно принимать с одним только благословением; здесь же предписано крестить их, а если клирика сочли достойным сана, заново рукополагать. В этом контексте находим единственное упоминание о диаконисах: пусть они остаются в числе мирян, поскольку не принимали возложения рук.
Разница в обращении с раскольниками важна и заслуживает упоминания; пренебрежение ею после Собора вызвало много проблем в Церкви. Афанасий, став епископом Александрийским в 328 году, обращался с раскольниками-мелитианами как с еретиками и не признавал действительным их рукоположение, но утверждал, что они должны принимать рукоположение от него. Это разгневало Константина, и он отправил епископа в ссылку.
Пожалуй, при завершении Собора никто из участников не мог вообразить, какое значение он обретет в будущем. В последующие 20 лет о нем почти не говорили, но, когда споры между богословскими группировками усилились, пошло в рост число сторонников Никейского Символа веры; «Единосущие» Отца и Сына, заявленное на Соборе, оказалось самой подходящей формулировкой для выражения церковной веры. С уточнениями от Каппадокийских Отцов и при поддержке императоров, Никейское исповедание веры, понятное все большему числу людей, стало в конце концов каноном православия. Что же касается общего празднования Пасхи всеми христианами, эта цель еще не достигнута, и мы надеемся, что торжества в связи с годовщиной Собора в 2025 году помогут преодолеть все препятствия.
***
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Ср. Арий, Талия, в Афанасий Александрийский, св., Апология против ариан, I, 6; Epistula encyclica ad episcopos Aegypti et Libyae, II, 12.
[2] Послание цитирует Афанасий Александрийский, св., De Synodis, 16; Епифаний Саламинский, Panarion, 69, 7.
[3] Александр Александрийский, св., Послание ко всем епископам; Сократ, Церковная история, I, 6.
[4] Евсевий Кесарийский, Жизнь Константина, II, 64–72; в нашем тексте эта работа будет обозначена аббревиатурой VC. Ср. H. G. Opitz, Athanasius Werke, III, 1, Berlin — Leipzig, Walter de Gruyter and Co, 1934, 32 слл.; H. Pietras, Concilio di Nicea (325) nel suo contesto, Roma, Gregorian & Biblical Press, 2021, 85—110.
[5] Ср. S. G. Hall, Some Constantinian Documents in the Vita Constantini, в S. N. C. Lieu — D. Montserrat (edd.), Constantine. History, Historiography and Legend, London — New York, Routledge, 1998, 86—103.
[6] Ср. A. Martin, Athanase d’Alexandrie et l’Église d’Égypte au IVe siècle (328–373), Roma, École française de Rome, 1996, 303–312.
[7] Ср. Centro Italiano di Studi sull’Alto Medioevo, La navigazione mediterranea nell’Alto Medioevo, Spoleto, Fondazione Cisam, 1978; R. Chevallier, Voyages et déplacements dans l’Empire romain, Paris, Armand Colin, 1988.
[8] Афанасий Александрийский, св., Апология против ариан, 76; H. Pietras, Concilio di Nicea…, цит., 58 сл.
[9] Константин, Послание всем Церквям, в VC III, 17–20.
[10] Арльский Синод состоялся в 314 г. Ср. A. Di Berardino (ed.), I canoni dei concili della Chiesa antica, Roma, Institutum Patristicum Augustinianum, 2010, 38; его же, L’imperatore Costantino e la celebrazione della Pasqua, в G. Bonamente — F. Fusco, Costantino il Grande dall’Antichità all’Umanesimo, t. I, Macerata, Università degli Studi di Macerata, 1992, 363–384.
[11] Ср. F. Nau, Littérature canonique syriaque inédite, в Revue de l’Orient chrétien 4 (1909) 5 сл.
[12] Ср. VC III, 15–16.
[13] Сократ, Церковная история, I, 13, 13. Ему доверяют: M. Simonetti, La crisi ariana nel IV secolo, Roma, Istituto Patristico Augustinianum, 1975, 38; G. Alberigo (ed.), Storia dei concili ecumenici, Brescia, Queriniana, 1990, 26.
[14] Ср. F. Nau, Littérature canonique syriaque inédite, цит., 6. С ним согласны: N. P. Tanner, Decrees of the Ecumenical Councils, vol. I, London — Washington, Sheed & Ward — Georgetown University Press, 1990 и комментаторы Сократа в Sources Chrétiennes, № 477.
[15] Ср. G. Caprèolo, Epistula “ad concilium Ephesinum”, в Acta Conciliorum Oecumenicorum I–II, 64 сл.; Patrologia Latina Supplementum, 3, 259 сл.
[16] Ср. Созомен, Церковная история, I, 19, 2.
[17] Касательно дискуссий о том, кто был оратором, удостоившимся этой чести, ср. примечание 2 в издании Teodoreto di Ciro, Histoire Ecclésiastique, Paris, Cerf, 204 сл.
[18] Что касается речи Константина, ср. VC III, 12. О дальнейшем: ср. H. Pietras, Concilio di Nicea…, цит., 133 сл.
[19] Ср. H. Pietras, Od prezbiteratu do kapłaństwa: ewolucja pojęć i urzędu, в Studia Bobolanum 3 (2002) 5–17.
[20] Ср. Сократ, Церковная история, I, 8, 19; Руфин Аквилейский, Церковная история, X, 2. Эта сцена изображена на фреске в латеранском баптистерии.
[21] Ср. VC III, 13.
[22] Ср. VC III, 13, 1.
[23] Ср. Евсевий Кесарийский, Послание к Кесарийской Церкви, в Афанасий Александрийский, Никейский Символ веры, приложение; Сократ, Церковная история, I, 8.
[24] Например, Рим (154 и 193), Месопотамия (196), Осроена (196), Понт (197), Лион (197), Кесария Палестинская (198).
[25] О них, ср. H. Pietras, Concilio di Nicea…, цит., гл. 5.
[26] Ср., например, Антиохия (341), к. 6; Сердика (343), к. 53; Карфаген (390), к. 7 и т. д.
[27] Афанасий Александрийский, св., Апология против ариан, 59. Ср. H. Pietras, Fonti sulla condanna di Ario a Nicea nel 325, в Gregorianum 104/3, 2023, 491–493.
[28] Этот вопрос рассмотрен здесь: H. Pietras, Fonti sulla condanna di Ario a Nicea nel 325, цит., 493–496; его же, Concilio di Nicea…, цит., 144–149.
[29] Ср. G. Cereti, Divorzio, nuove nozze e penitenza nella Chiesa primitiva, Roma, Aracne, 2013.
[30] Ср. Киприан Карфагенский, св., Epistula, 64, 1.
[31] Ср. Сократ, Церковная история, II, 7.
[32] Из важнейших Соборов и Синодов, поднимающих эту тему, упомянем: Анцира (314), к. 18; Арль (314) I, 2; II, кк. 2; 21; 27; Антиохия (341), кк. 3; 16; 21; Карфаген (ок. 348), кк. 5; 7; Рим (376–377), 9 (Tomus Damasi); Халкидон (451), кк. 5; 10; 20; Квинисекст (692), кк. 17–18; Никея (787), кк. 10; 15.
Изображение: Первый Никейский собор, Ставропольская церковь, Бухарест
