Пьеро Лоредан SJ

«Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня,
ибо Я кроток и смирен сердцем,
и найдете покой душам вашим» (Мф 11, 29).

Федор Михайлович Достоевский (1821—1881) считается одним из величайших писателей всех времен. В его книгах — неисследимая тайна человека, балансирующего между добром и злом. Великие этические и религиозные вопросы — такие как свобода воли и существование Бога — занимают центральное место в его четырех «больших» романах: Преступление и наказание (1866), Идиот (1869), Бесы (1871) и Братья Карамазовы (1880).

У книг Достоевского — исключительная сила будить воображение: в повествовательной форме он работает с великими богословскими вопросами. Результат — богословский взгляд на жизнь, богословская перспектива, в которой открываются множественные мыслительные горизонты. Поэтому его работы подталкивают к рассуждениям о таком фундаментальном богословском понятии, как спасение. Центральная тема для христианства, спасение не может быть догматически определено во всей своей сложности.

На этих страницах мы намерены поразмышлять в нескольких направлениях на эту тему, отталкиваясь от произведений русского писателя. Двум перспективам хотелось бы уделить особое внимание. Во-первых, попробуем исследовать спасительное измерение кротости Христовой, которая есть плод Его милосердного взгляда на каждого человека. Затем сосредоточимся на более метанарративном аспекте: можем ли мы говорить о пути спасения для читателей Достоевского — для тех, кто читает его страницы, ведя диалог с писателем?

На нашем пути три этапа: начнем с образа Иисуса — как он представлен в некоторых текстах Достоевского, — далее нас будет интересовать главный герой Идиота, символ Христа, и, наконец, рассмотрим отношения между двумя центральными персонажами Преступления и наказания: Соней и Раскольниковым.

Христос Достоевского

Чтобы понять религиозное чувство Достоевского, необходимо учесть его страстный интерес к образу Христа. В этом отношении один из текстов русского писателя очень показателен. В трогательном письме, отправленном сразу после освобождения из Сибири, он утверждает: «Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И однако же Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа […]. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной»[1]. Эта фраза свидетельствует о вере Достоевского в Иисуса: Он реально присутствует, в Нем сияет слава человека, Он — красота, источающая «абсолютный мир». Это присутствие пленяет ум и сердце и влечет к спасительной любви.

Прежде чем перед нами предстанут персонажи — князь Мышкин и Соня, символы Христа, — бегло рассмотрим, как Сам Иисус изображен в Легенде о Великом инквизиторе, рассказанной Иваном Алеше в Братьях Карамазовых. В этом личном портрете Спасителя проглядывают основные черты христологических персонажей, Мышкина и Сони.

В рассказе Иисус возвращается на Землю, в Севилью, во времена Святой Инквизиции, и арестован как еретик. Кардинал, именуемый Великим инквизитором, посещает Его ночью и заводит разговор о ценности свободы для человека. С блестящими аргументами кардинал обличает отсутствие любви в даровании этой ужасной свободы: с этим даром люди в своей слабости не способны справиться. Кардинал говорит долго и убедительно. Его эффектная аргументация изобилует остроумными замечаниями: верные и для человека вчерашнего, и для сегодняшнего, они заслуживают отдельного исследования. Но здесь нас интересует ответ Иисуса. Он молчит на протяжении всей долгой речи и смиренно слушает блестящие слова своего оппонента; наконец, по-прежнему молча, поднимается и кротко целует его.

Как подчеркивает Иван, завершая свой рассказ, поцелуй Иисуса пылает в сердце Инквизитора. Возможно, это начало пути спасения, на котором свобода человека — центральная тема в монологе Инквизитора — и его способность выбирать исходя из определенного представления о человечестве и о мире поставлены на карту действием, которое сильнее любого аргумента и может перевернуть целую жизнь? Тревожная красота Иисусова жеста непременно взывает к читателю, заставляя «гореть» его сердце и наводя на мысли о том, что всегда возможны иные пути, чем месть и насилие. Даже в самых отчаянных ситуациях обезоруживающее проявление любви открывает перспективу спасения, выравнивает дорогу для любви, мира или примирения, на первый взгляд невозможного.

Посмотрим, как подобные проявления кротости, понимаемые как воплощение евангельского призыва любить врагов, озаряются новым светом в действиях Мышкина и Сони. В сущности, здесь мы созерцаем, следуя за талантливым пером Достоевского, мирную кротость Христа, проходящего через Страсти.

В этой перспективе все творчество русского писателя представляет собой черновые наброски возможного ответа на тайну зла. Печальная реальность нашего мира, эта тайна высвечивает красоту Христа и Его призыв быть рядом с Ним в борьбе, предпринятой против Него. Ответ Иисуса своей внешней пассивностью являет доверчивую силу открытости навстречу другому и указывает путь совершенной красоты, победного противления злу. Спасение достигнет читателя, если он не скроется от сияния этого чуда, горящего в сердце и оставляющего без слов, — вот первый шаг на возможном пути обращения ко Христу, Господу жизни.

Князь Мышкин, «figura Christi»

В духовно-литературной вселенной Достоевского Идиот — тот роман, где собраны все важные для автора темы. В центре дилемма существования, поле игры (с переменным успехом) между добром и злом, красотой и ужасом, где личность князя Мышкина — «идиота» из названия — как луч света, все переворачивающий и пленительный. Вернувшись в Санкт-Петербург из швейцарской лечебницы, кроткий и сострадательный князь Мышкин вовлечен в любовный треугольник с двумя женщинами-антиподами: Аглая — молодая аристократка, Настасья — символ падшей женщины. Последняя была сожительницей аристократа Тоцкого, растлившего ее еще в детстве. Падшая женщина, непоправимо запятнанная «виной», за которую она не в ответе.

Из двух женщин Мышкин — из сострадания — выбирает Настасью. Зная об абсолютной доброте князя, она долго колеблется; наконец, чувствуя себя недостойной его любви, уходит к Рогожину (неоднозначный персонаж, сын богатого купца). Тот угадывает истинную природу ее выбора и убивает ее, сойдя с ума от ревности. Мышкин, перед телом убитой женщины, погружается в отчаянное безумие.

Вдохновляясь Христом, Достоевский хотел изобразить в князе абсолютное величие подлинно прекрасной души, чья лучезарная доброта сталкивается с миром, где самые буйные человеческие страсти борются с его хрупкой и светлой чистотой. В контексте романа Мышкин — одновременно обезоруживающий и обезоруженный. В сущности, богатую диалектику, заданную сближением двух причастий — обезоруженный и обезоруживающий — можно считать главным, что подчеркивает спасительную силу этого персонажа. В нем два центральных аспекта. Первый — способность видеть всюду изначальную благость человека. Безграничная вера в каждого человека позволяет ему читать и понимать, кротко и без осуждения, глубины каждого сердца. Этот аспект напоминает о любви Бога, Чей милостивый взгляд не устает принимать и прощать. Во-вторых, в его кажущейся наивности, в его радикальной доброте другие люди лучше понимают себя, разоблаченные в своей скудости. Герои романа не всегда способны вынести такое «отражение во Христе». Иногда ими движет сила притяжения, иногда — отторжения. Истинная доброта Христа просвещает и сопровождает персонажей — помогает выйти на свет и увидеть в нем себя, а это первый шаг на пути принятия истины Божией в свою жизнь. Этот подход к людям очень напоминает беседу Христа с самарянкой у колодца (ср. Ин 4, 5–42).

Прежде чем исследовать подробнее спасительную роль главного героя, нужно уточнить, что князь Мышкин — не литературный портрет Христа, как в легенде о Великом инквизиторе. Его мысли и действия не соотнесены явно с Иисусом, как в случае Сони из Преступления и наказания. В Идиоте Достоевский показывает нам нечто из личности Христа — кротость, способность нести свет и истину окружающим людям — без прямой отсылки к Нему. Это — главное, что поможет понять «неполноту» его спасительной роли: в отличие от Преступления и наказания, эпилог Идиота весьма далек от славного воскресения протагонистов.

Чтобы лучше увидеть богословскую ценность размышления о спасении на основе этого романа, кратко рассмотрим символическую роль «спасителя, кроткого и смиренного сердцем», исполненную князем Мышкиным. Нас будут интересовать три ключевых понятия пасхальной тайны: жертвоприношение, искупление и замещение.

Жертвоприношение князя Мышкина

Начнем размышление о спасительной роли этого персонажа, описав в богословских терминах то, что можно определить как его «жертвоприношение». Для этого нам потребуется краткий разговор о глубоком значении самого термина в библейской перспективе. Жертвоприношение — это опыт, в котором раскрывается глубочайший смысл жизни и ее связь с Божественным.

Посмотрим на этимологию: «жертвовать», sacrum facere, значит «освящать» — мы отказываемся от чего-то и отдаем в распоряжение божества. Отказываясь от того, что ему принадлежит, человек занимает позицию, в которой распознает наличие силы, большей, чем сама его жизнь, и «подчиняется» этой силе. Жертву Христа можно рассматривать как приношение собственной жизни Богу Отцу за человечество. Своим бескорыстным поступком Он «освятил» существование, понимаемое как распознание зависимости от Бога любви — истока и конечной цели всякой жизни — и достигающее совершенства в братском служении, вплоть до полной самоотдачи[2].

Если мы теперь посмотрим на князя Мышкина, то увидим, что его жизнь подчинена другим — носителям трансцендентного достоинства, чья ценность взывает к самому его существу. Главный герой готов отказаться от возможности счастливой семейной жизни с Аглаей, которую любит, и жениться на Настасье, которую жалеет. В этой жертве проявлено священное желание отдать свою любовь и жизнь, чтобы придать новое достоинство женщине, чья жизнь непоправимо покалечена.

Искупление князя Мышкина

Искупление можно рассматривать как нравственное состояние виновного, когда он принимает свое наказание, чтобы возместить ущерб, нанесенный кому-то: следовательно, наличие отношений здесь играет центральную роль. В этой перспективе мы можем истолковать душевное состояние и действия тех людей, кто избирает искупление как форму молитвы — усердное прошение о прощении. Теперь нам понятнее, почему Бог в Ветхом Завете предписывает обряд искупления за грехи израильтян (ср. Лев 16, 16). Это позволяет рассматривать искупление как возможность, предоставленную Богом человеку, совершить некое действие, чтобы восстановить отношения с Ним в полноте[3].

Итак, можно истолковать в этих терминах жертву князя Мышкина. Им движет сострадание к женщине с израненной душой. Его дело любви продиктовано желанием дать ей новую возможность; это попытка любящего сердца восстановить достоинство Божьего творения, которое было предназначено для совершенства, но потеряно. Именно здесь видна человеческая исключительность князя. В окружении этой женщины он, похоже, единственный, кто смотрит «взглядом Христа», кто способен проявить безмерное сострадание, чтобы вернуть Настасье изначальную доброкачественность и позволить ей восстановить гармоничные отношения с миром.

Однако в случае Настасьи есть особенность: она подверглась насилию, несет на себе пятно без вины и не может от него освободиться самостоятельно. Здесь можно говорить о разновидности «первородного греха»: пятно обязательно надо смыть, но избавление от осквернения выходит за пределы возможного. Это приводит нас к третьему понятию, необходимому в разговоре о пасхальной тайне: к замещению.

Заместительная жертва князя Мышкина

Понятие замещения поможет нам представить себе, какую роль играет тот, кто, встав на место другого, позволяет ему осуществить искупление, на что сам он не способен одними своими силами. В этом смысле замещение старается установить, через обмен и солидарность, новое общение между Богом и человеком. В христианской перспективе мы видим, что Христос идет нам навстречу туда, где мы находимся, чтобы помочь нам, в силу Его солидарности с нами, сделать то, на что мы неспособны, будучи грешниками. Таким образом, назначая нас сотрудниками Отца, он возвращает нам свободу детей Божиих, позволяя свободно впустить Его в нашу жизнь, вступить в спасительные отношения с Ним, желающим сопровождать нас на пути полного осуществления нашей способности любить[4].

Но вернемся к Мышкину. Настасья из-за своего «первородного осквернения» не может сама выйти из отчаянного положения раненой женщины. Князь, понимая это, пытается искупить ее вместе с ней, снять с нее бремя. Иными словами, в полной солидарности с ней, Мышкин хочет встать на ее место, быть рядом с нею там, где она находится, поэтому принимает решение жениться на ней и тем самым разделить ее судьбу. Если, с одной стороны, перед нами не полное замещение — как мы уже сказали, в идиоте воспроизведены лишь некоторые аспекты образа Христа, — то, с другой стороны, можно усмотреть в том, как он снижает свой статус браком с ней, попытку понести на себе — и вместо нее — часть первородной вины, за которую князь никоим образом не в ответе. Он старается устранить препятствие, мешающее Настасье любить саму себя, видеть в себе Божие творение, достойное любви и способное любить, как всякий человек.

Коротко говоря, князь, жертвуя возможностью семейного счастья с Аглаей, благодаря своей сострадательной любви, претворяемой в конкретное решение жениться на Настасье, ставит себя на ее место — точнее, рядом с нею, — чтобы дать ей возможность выйти из состояния потерянности. Искупая вместе с ней «ее первородную вину», он дает ей свободу, в которой она нуждается, чтобы вступить в глубокое общение с миром, пойти путем спасения и жить полной жизнью любимого Божьего творения.

Можно ли в самом деле говорить о спасении?

Однако в романе никто не спасается. Настасья отвергает возможность искупления и выходит за Рогожина, а тот ее убивает. Узнав об этом, князь сходит с ума. При всем этом жертвоприношение Идиота содержит в себе спасительное намерение. Принеся в дар собственную жизнь, князь признает в положении Настасьи реальность, универсально священную: поруганная и презираемая женщина становится всем тем, ради чего стоит пожертвовать собой.

Разобрав пример Мышкина, мы можем вернуться к евангельскому Иисусу и посмотреть в новой перспективе на жертву Христа и на то, как Он проходит через Свои Страсти. Христос на пике мучений, претерпеваемых без всякой вины, кротко принимает на Себя и останавливает всякое проявление насилия. Еще удивительнее: на кресте Он находит в Себе силы просить Отца о прощении грехов для Своих палачей. Мы можем истолковать это невероятное воззвание в свете невозможного увещания любить врагов: такой подход способен обезоружить самых яростных гонителей. Любовь Христова, бескорыстная, незаслуженная и, по человеческим представлениям, несправедливая — первый фактор искупительного процесса. Это «активная пассивность», мощный контраст насилию, на что указывает окончание истории о Великом инквизиторе.

Христос, Своей жизнью и жертвой — равно как и князь Мышкин — являет милостивый взгляд Отца, готового любить каждого человека, несмотря на его положение, якобы недостойное (Настасья — поруганная и презираемая женщина), или на враждебность (Великий инквизитор — агрессивный оппонент). Своим образом действий Он показывает, как войти в Царство и быть детьми Божиими, по слову евангелиста: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5, 44–45).

Но вернемся к роману Достоевского. Кажется, что трагический финал князя гасит всякую надежду: в Идиоте нет воскресения. Как говорить о спасении в книге, чей главный герой символизирует Спасителя, но все остальные персонажи «потеряны»? Прежде всего, даже если персонаж напоминает Христа, все-таки нельзя ожидать от него богословского тождества с евангельским Иисусом. Персонаж Идиота лишь некоторыми чертами сходен с образом Христа. В этом отношении герой романа приводит на ум величественную красоту Бога, бесконечно милосердного, Который так любит человечество, что признает — вопреки всем ожиданиям — изначальную доброкачественность каждого человека. Этот Бог готов сделаться уязвимым, даже пожертвовать Собой, чтобы быть рядом с каждым человеком. Этот Бог верит в человечество и обещает жизнь каждому человеку, даже Своим врагам, даже в самых отчаянных ситуациях. Если счастливый эпилог Преступления и наказания подтверждает исполнение этой надежды, то в Идиоте — где отсылки к Богу неявные — положение иное. Да, в этом романе обетование остается неисполненным в трагической концовке, но князь — скорее символ, чем изображение Христа — воспроизводит в повествовательном ключе красоту милосердного лика Спасителя.

Возможно, именно в этом спасительная ценность Идиота, причем далеко за пределами книжных страниц. Самопожертвование князя негромко говорит читателю о красоте жизни, в которой сияет красота истины. С удивлением читатель, никогда не слышавший о Христе и осознанно не идущий по Его стопам, обнаруживает, что возможна точка зрения, способная придать смысл всему, даже его собственной жизни. Это уже затронутая тема «спасения читателя». Кто позволит себя увлечь страницам Достоевского, тому откроется возможность такой жизни, о какой он, пожалуй, и не подозревал. Это открытие возможно, и оно станет источником потрясения и радости. В обоих случаях, с помощью благодати, может стартовать процесс поиска и личного обращения.

Поэтому, хотя главный герой не тождествен Иисусу, роман может помочь всем, верующим и неверующим, осознать спасительное присутствие Христа в своей жизни и в жизни других. Роман может стать отправной точкой поиска, позволяющего найти и принять — во всей полноте — воскресшего Христа в свою повседневность. В заключение подчеркнем, что кротость Иисуса и Его милосердный взгляд, отвергающий всякое насилие, могут быть истолкованы в свете священного достоинства каждого человека, сотворенного по образу Божию. Иными словами, вернуть человеку его достоинство силой взгляда, который претворяется в обезоруживающую любовь, — вот первый шаг на пути сопровождения ближнего к тому, чтобы он свободно принял Бога любви в свою жизнь. Это центральное измерение спасения, это шаг, позволяющий войти в спасительное общение со Христом и с миром, — быть любимым и любить в истинной свободе.

Соня и Раскольников

Соня, ключевой персонаж Преступления и наказания — один из самых светлых образов в творчестве Достоевского. Криминальный роман, духовно-психологический, был опубликован в 1866 году. Главный герой — Раскольников, бедный студент в Санкт-Петербурге. Удрученный и угнетенный безденежьем, он жестоко убивает старуху-ростовщицу и, по трагической ошибке, ее сестру. Преступление глубоко символично: в ростовщице воплощена несправедливость мира, и молодой студент в этом убийстве применяет на практике свою теорию о том, что якобы можно «высшему человеку» — стоящему над всякой моралью — преступить любой закон ради большего блага. Чудовищный поступок производит череду психологических мучений, терзающих сердце и ум убийцы. В этих обстоятельствах встреча с Соней означает для Раскольникова начало психологического и духовного пути к возможному «воскресению».

Соня — дочь пьяницы, которого Раскольников встретил в трактире в начале романа. Вытолкнутая на панель плачевным положением отца, она выказывает простую и несокрушимую веру в Бога. В ней есть невинность и простота, позволяющие черпать из неисследимых глубин жизни и тайны Божией. Ее вера — живая сила, далекая от кабинетной мудрости, добытой учением и рациональными аргументами. Глубоко укорененная в жизни Сони, эта вера лежит в основе мировоззрения, отмеченного обезоруживающим и ясным состраданием, сквозящим в каждом ее движении. Ее мистическая простота привлекает Раскольникова и медленно ведет по пути истины.

У Сони, как у Иисуса, есть неисчерпаемая вера в людей, в изначальную благость каждого человека. Соня оправдывает и защищает даже свою жалкую мачеху, которая вынудила ее пойти в проститутки. Соня смотрит на всех с обезоруживающей доброжелательностью — именно такой взгляд у Иисуса, выражение любви, способной видеть прежде человека, чем грешника. В этом взгляде — желание восстановить изначальные узы любви Божией к каждому человеку, крепкие узы, берущие начало в творении по образу и подобию Божию. Именно благодаря восстановлению этих уз возможно заново построить правильные отношения грешника с Богом, с самим собой и с человеческим обществом.

В этой перспективе возвращение к исходному положению, поврежденному или утраченному, благоприятствует спасительному Христову принятию в нашей жизни. Вспомним, как Иисус выказывает принятие в эпизоде с женщиной, взятой в прелюбодеянии (ср. Ин 8, 1–11). Доброжелательный взгляд Господа возвращает ей достоинство: выйдя из изоляции, она может вернуться в общину. Духовный путь Раскольникова аналогичен. Спустя несколько месяцев заключения в Сибири — в течение этого времени Соня, кроткая, терпеливая и любящая, всегда поблизости — Раскольников переживает чудесный момент обращения рядом с нею. Внезапное и ошеломительное осознание любви к Соне — только начало нового отношения к себе самому и к другим.

Важнейшая в романе сцена позволяет лучше понять значение Сониной веры в Бога Спасителя и в то же время играет центральную роль на пути спасения Раскольникова (и читателя). Главный герой просит Соню прочесть текст о воскресении Лазаря в Евангелии от Иоанна (ср. Ин 11). Эпизод выстроен так, что захватывает внимание читателя: слова Евангелия чередуются с описанием Сониной сильной эмоциональной вовлеченности во время чтения. Молодая женщина сначала внутренне подтверждает свою веру, вслед за Марией, сестрой Лазаря и главным действующим лицом рассказа. Затем Соня выражает надежду на то, что эту спасительную веру во Христа сможет разделить и Раскольников.

Несокрушимая Сонина надежда на воскресение приглашает читателя мыслить христианство как религию невозможного: вера во Христа воскресшего побуждает человека смотреть на самые отчаянные ситуации с упованием, подражать Христу вплоть до самопожертвования, потому что жизнь обещана каждому человеку. Только если верить в невозможное, оно становится возможным; такова воистину спасительная вера. Именно вера в воскресение делает возможной любую жертву, во исправление ситуаций, по видимости безвыходных.

Динамика этого рассказа подготавливает читателя к последующему повествованию. Отрывок о воскресении Лазаря, упомянутый в конце книги, воплощается в жизни Сони и Раскольникова. Это указывает на спасительную силу самого Евангелия. Рассказанное действует в жизни читателей. Соня становится Марией из текста и ходатайствует перед Иисусом. Чудо, начатое с евангельского чтения, исполняется в конце романа, когда мы узнаем о «воскресении» Раскольникова.

Здесь отражена (с повествовательной точки зрения — необычайно) действенность Евангелия, которое есть не только повествование, но дело, сила, способная преображать мир и жизнь людей, с которыми оно вступает в контакт. Чтение евангельского эпизода может актуализироваться и стать сегодня подлинной историей спасения, с реальным воздействием на жизнь.

Кроме того, благодаря сложной системе отсылок в эпизоде открывается возможность третьего уровня спасения: спасения для читателя. Рассказывая историю, Достоевский показывает нам возможность, новую перспективу, могущую повлиять на нашу жизнь. И помогает — силой глубоко волнующего повествования — увидеть истину, способную поставить под вопрос наш образ действий и нашу точку зрения.

Именно там, в глубине нашего существа, пульсирующая мощь рассказанной истории действует как неожиданное проявление благодати, которая нас переворачивает вопреки всякому логическому объяснению. Быть может, трогательная история любви Сони и Раскольникова поможет ощутить красоту самопожертвования, его способность придать жизни новый импульс или пробудить новые надежды? Подобно Соне, находящей в истории о воскрешении Лазаря возможность поверить в нечто невозможное, читатель, воодушевленный «воскресением» Раскольникова, которое произошло как бы при «посредничестве» Сони, обнаруживает обещание, обращенное к нему. В каком-то смысле чтение помогает читателю вообразить неожиданные возможности, принять благодать и распознать призыв Бога, входящего в его жизнь. Волнующая история, затронув сердце читателя, пробуждает способность слушать призвание, а услышав — отвечать и тем самым пойти по пути спасения.

* * *

Подведем итог: милосердие, плод сострадательного взгляда, отвергающего насилие в любой форме, занимает центральное место во всей жизни Иисуса — то же можно сказать о князе и о Соне — и проявляется исключительным образом в контексте Страстей. Спасение начинается со встречи с ликом Христовым в этой жизни и достигает полного расцвета — вопреки всякой надежде — после смерти.

Эту же мысль, но по-другому выраженную, находим в последней книге Достоевского Братья Карамазовы. Молодой протагонист Алеша потрясен тем, что старец Зосима, образец святости, после смерти подвергся тлению. Трагический и обескураживающий распад, постигший того, кто почил в «благоухании святости», по видимости, означает, что усопший не в состоянии благодати. Затем Алеша засыпает под чтение эпизода о браке в Кане, и во сне его посещает старец. Вот прекрасный текст: «Веселимся […] пьем вино новое, вино радости новой, великой […]. А видишь ли солнце наше, видишь ли ты Его? […] Не бойся Его. Страшен величием пред нами, ужасен высотою Своею, но милостив бесконечно, нам из любви уподобился и веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых беспрерывно зовет и уже на веки веков»[5].

Алеша просыпается с радостным сердцем, выходит из кельи, падает навзничь и обнимает землю, плача и клянясь, что любит ее. В истории Алеши речь идет именно о встрече с милостивым ликом Спасителя, Который нас преображает и спасает, даруя искреннее желание жить любовью в полной мере. И Достоевский со своими необычными романами помогает разглядеть это славное измерение спасения. В Преступлении и наказании, где Бог много раз упомянут, это измерение спасительного пути в каком-то смысле явное. В Идиоте отсутствие прямых упоминаний о Христе и трагический эпилог позволяют лишь косвенно приобщиться блеску спасительного лика Иисусова. Однако это можно рассматривать как предпосылку спасительной встречи с Ним. Читатель всегда остается главным адресатом трудов писателя, адресатом и действующим лицом на возможном пути обращения.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Ф. Достоевский, Письмо к Н. Д. Фонвизиной. Февраль 1854.

[2] Ср. B. Sesboüé, Jésus-Christ l’unique Médiateur, Paris, Desclée, 2003, 259–268 (in it. Gesù Cristo, l’unico mediatore, Cinisello Balsamo [Mi], San Paolo, 1991).

[3] Ср. там же, 293–297.

[4] Ср. там же, 357–360.

[5] Ф. Достоевский, Братья Карамазовы.