Джозеф Лобо SJ

Когда у тебя кризис, а Бог, по всей видимости, молчит – это мучительно для каждого верующего. И никакое объяснение не облегчит тоску страдальца, однако это не значит, что такие ситуации полностью лишены смысла. То, что мы переживаем как молчание Бога, – это наше восприятие, так нам сейчас представляется и ощущается, но не так обстоит дело. Тройственная природа Бога, которая открывается в солидарности и через солидарность Бога с нами в воплощении, ясно показывает, что живой Бог говорит. Автор статьи – профессор богословия и директор Центра развития человеческих ресурсов в Бангалоре (Индия).

***

Контекст

То, что мы наблюдаем в современном мире, нас ошеломляет: рост фундаментализма, лживый популизм, беспочвенный мажоритаризм, агрессивная и шовинистическая политика правых, недопустимая бедность масс, вынужденная миграция, нищета из-за пандемии КОВИД-19, «всемогущие» корпорации, которые возводят свои империи на костях эксплуатируемых, экологическая катастрофа. А ужаснее и пагубнее всего – обнаружить «молчание» Бога и услышать тоскливый людской вопль, как у пророка Аввакума: «Доколе, Господи, я буду взывать, и Ты не слышишь […] для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивец поглощает того, кто праведнее его?» (Авв 1,2.13). И остаётся только спрашивать: что всё это значит?

В этой статье мы не намерены рассматривать в узком смысле типичный, традиционный вопрос теодицеи, который блуждает, довольно бесплодно, между тремя полюсами: 1) Бог добр, но не всемогущ: следовательно, существует зло; 2) Бог всемогущ, но не добр: следовательно, существует зло; 3) объективное зло не существует: зло – это отсутствие добра или чисто субъективное восприятие.

Четвёртый возможный ответ: Бог допускает злоупотребление человеческой свободой, которое в свою очередь производит зло и страдание. Можно себе представить и пятый вариант, беря за основу такие тексты, как Втор 11,13-17, где зло и страдание истолкованы как Божие воздаяние за человеческое непослушание. Однако Ин 9,2-3 ясно возражает против таких толкований. Исходя из этих предпосылок, поразмышляем о «молчании Бога» в наше время – не ради досужих рассуждений, а чтобы проложить возможные пути для ответа.

Восприятие Божьего молчания

Пронзительный опыт Божьего молчания в исторических событиях, из числа самых жестоких, принуждает человека взывать: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?» (Пс 22/21,2). Сын Божий лично прошёл через это. Что же тогда говорить об обычных смертных? Вот жалоба Иова: «Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, – стою [=настаиваю], а Ты только смотришь на меня» (Иов 30,20). И псалмопевец говорит: «Боже мой! я вопию днём, — и Ты не внемлешь мне, ночью, — и нет мне успокоения» (Пс 22/21,3).

В такой ситуации худшее, что можно сделать – представить себе капризного Бога, которому совсем нет дела до его страдающих созданий. Итак, основной вопрос этой темы – о совместимости божественной любви с молчанием Бога.

Несколько ответов

В христианской традиции есть два главных подхода к пониманию отношений между Богом и человеком: 1) Бог – всецело Иной, абсолютный властелин, неизменный и бесстрастный; 2) типично библейская перспектива, представленная яснее всего в жалобных псалмах, где люди спорят с Богом: молят Его о милосердии, потому что признают свою вину, но и требуют объяснений, когда боль и страдание кажутся незаслуженными. Протест против Бога в этих текстах уживается с глубоким доверием к Его промыслу[1]. Если, с одной стороны, схоластическая концепция не воздаёт должного Воплощению, то с другой – некоторые библейские образы граничат с излишним уподоблением Бога человеку.

Согласно еврейскому философу Мартину Буберу, Абсолют (Бог) не говорит людям никаких слов, не даёт конкретных законов. События в обычном потоке жизни каждого человека, в связи с которыми мы принимаем решения, составляют актуальную волю Божию, а принимаемые решения – наш ответ Богу: «События, происходящие с людьми, – это […] знаки, невыразимые, но недвусмысленные. Они указывают на тот факт, что люди получают ориентировку; то, что они делают или чего не делают, равноценно ответу, положительному или отрицательному»[2].

Согласно этому представлению, откровение Божие показывает людям их самих – в том и посредством того, как они отвечают на события своей жизни. «Откровение относится не к тайне Бога, а к жизни человека. К жизни человека – поскольку она может и должна быть прожита перед лицом Божией тайны»[3]. Согласно Буберу, Бог как таковой остаётся вечно молчащим, и нет никакого места положительному откровению о том, что касалось бы Его самого. Следовательно, ожидать от Бога можно только молчания, или, если говорить в более позитивных терминах, это молчание предоставляет место человеческому ответу.

Несомненно, тому, кто верит в библейское откровение вообще и в Воплощение в частности, трудно принять позицию Бубера. Человеку, в теистической перспективе, молчание Бога может представиться как возможность сохранить верность Ему в истинной любви и в свободе. Ведь если бы Бог выразил Себя явно, люди были бы принуждены отвечать Ему, боясь наказания или желая награды, но не из истинной любви и не свободно. Напротив, божественное молчание может выработать в страдальце выдержку и, более того, солидарность с другими страдальцами[4]. Возможно, мы ещё должны глубоко очиститься, прежде чем приобщиться к Божьей святости (ср. Евр 12,10).

Впрочем, ни одно из этих объяснений не облегчает и не делает удобопереносимым экзистенциальное бремя, возлагаемое на верующих молчанием Бога. Итак, «невозможно понять любовь такого Бога, который дозволяет совершаться прискорбным событиям в божественном молчании»[5]. Среди разнообразных ответов довольно широко известен тот, что основан на апокалиптической перспективе. Постараемся понять некоторые основные её характеристики.

Бессилие и апокалипсис

В иудео-христианской традиции многие неотвратимые бедствия и гонения истолкованы через призму апокалиптического мировоззрения. Хотя в «Оксфордском словаре английского языка» значение слова «апокалипсис» подано как «полное и окончательное разрушение мира», интересно отметить, что этимологически этот термин восходит к «открытию» (по-гречески apokalypsis) и «откровению». Так мы получаем средство истолковать трагедии нашего времени как шансы для откровения, вселяющие надежду. В Библии много высказываний в этом смысле.

Критическая оценка апокалиптического мировоззрения

Апокалиптическая литература обычно появляется в условиях гонений и страданий, при полном бессилии гонимых. Тогда они умоляют Бога вмешаться: положить конец гонениям и совершить суд над мучителями. Иногда (но не всегда) в этих текстах крик о помощи сопровождается горячим желанием отомстить и наказать.

Тексты, взывающие к мести, включены в Писание по разнообразным общеизвестным причинам: это может быть простое воспроизведение доступных источников; желание напугать читателей и побудить к морально правильному поведению; намерение предложить катарсис бессильным и страдающим читателям[6], давая им надежду на то, что придёт день, когда Бог вмешается и сильной рукой наведёт порядок; искреннее желание, чтобы Божия кара переменила сердце гонителя[7]; естественное чувство справедливости. Таким образом, апокалиптическую картину мира можно исследовать в моральной перспективе, социально-психологической, богословской и даже политической.

Напрашивается вывод, что появлению апокалиптического мировоззрения содействует в качестве важного фактора кажущееся «молчание Бога» среди страданий и гонений, когда виновники катастрофы действуют безнаказанно. Речь идёт о наблюдениях, обретающих особую значимость в тот момент, когда многие христианские группы уже сформировали у себя апокалиптический образ мыслей, делающий их пассивными зрителями текущих бедствий. С другой стороны, в некоторых группах запускается процесс ультра-агрессивной «евангелизации» – хотя её едва ли можно назвать евангелизацией. Аналогичные настроения встречаются и у последователей других религий, с соответственной спецификой. Похоже, здесь мы не найдём достойного ответа на проблематику сегодняшнего мира.

Молчание Бога в Библии

В Ветхом Завете Бог – скорее красноречивый, чем молчаливый. 1.882 глаголов и существительных обозначают говорение Бога, и только 29 прямо относятся к Его молчанию[8]. Тем не менее молчание Бога и последующая людская жалоба составляют важный аспект иудео-христианского предания. В Пс 94/93,17 и Пс 115/113б,17 еврейское слово dumah (молчание) находится в тесной связи со смертью. Это состояние, указывающее на полный разрыв общения между Богом и людьми[9]. В том же смысле, Израиль сокрушается об отсутствии пророчества, хотя оно часто представляет собой суровую критику за неверность Богу (ср. Мих 3,6-7). Глава 19 Третьей книги Царств рассказывает о встрече пророка Илии с Богом – в «веянии тихого ветра» (qol demamah daqqa) (3 Цар 19,12). Это почти молчание по сравнению с сильным ветром, пожирающим огнём и оглушительным землетрясением, предварившими встречу. Это молчание содержит в себе богоявление или служит к нему прелюдией.

Учёный Томас Мартин, опираясь на многочисленные академические исследования, предлагает интересную догадку о контрасте между «громкими голосами» и «тихим голосом» в Откровении Иоанна Богослова[10]. Если сопоставить «лёгкий и негромкий голос» Бога (ср. 3 Цар 19, особенно стт. 12-13) и беседу с Богом, Который, по-видимому, высказывается «тихим голосом» в Откр 1,1-8 и 21,5-6, то эти последние тексты демонстрируют разоблачение «сильных голосов», слышных повествователю с неба, упомянутых в разных частях книги Откровения. Повествователь принял их за глас Божий, и подразумеваемый автор его за это критикует[11]. Повествователь допустил ошибку, ассоциируя имперский шум – в Римской империи звучная пропаганда и формирование имиджа были делом обычным – с небесным гласом. Отметим, что Иоанну-повествователю не велено ничего записывать, когда он слышит голос «семи громов» (ср. Откр 10,3-4), что указывает на отсутствие откровения в этом голосе. Иными словами, повествователь ошибочно ожидает, что Бог будет действовать «шумно», как римский император, и устранит страдания христиан. Но подразумеваемый автор указывает на совсем другого Бога – говорящего тихим голосом, шёпотом. Отсюда делаем вывод, что Божия «речь» не должна быть непременно шумной и громогласной: напротив, она может сойти на уровень молчания.

С мистическими нотами в Рим 8,26 сказано о «воздыханиях неизреченных», с какими Дух Божий «ходатайствует» изнутри нас самих, потому что «мы не знаем, о чём молиться, как должно». Эти воздыхания Духа – канал общения между Богом и нами, их не выразить никаким человеческим языком. Они указывают на молчание, парадоксально чреватое обильной коммуникацией. Именно с этими молчаливыми воздыханиями и через них высказано несказанное. Итак, Библия трактует тему «Божьего молчания» разными способами. На этой основе рассмотрим оттенки христианского взгляда на молчание Бога.

Очертания христианской надежды

Среди горестей и потенциального отчаяния, проистекающих из Божьего молчания, надежда занимает особое место в христианском предании.

Что такое надежда? Её нельзя свести к желаниям и верованиям. Она выражается в деятельности. А если некая цель не достигается, то может быть пересмотрена, при этом мы остаёмся верны благу, которого желали, ставя перед собой эту цель[12]. Например, надежда израильтян I века н.э. на освобождение от римского рабства трансформируется, в свете истории Христа, в более глубокую надежду на свободу от греха и смерти, выходящую далеко за рамки чисто политической свободы. Кроме того, открыто критикуется всякое уклонение в пустую надежду и соответствующую пассивность («кто не хочет трудиться, тот и не ешь», 2 Фес 3,10). В ранней Церкви обретает значимость учение об активности в мире, даже в отношении земных властей. Таким образом, трансформированная надежда сделала христиан вершителями перемен.

Эти соображения подводят нас к вопросу: стоя на пороге полного отчаяния из-за Божьего молчания, точно ли человек испробовал все возможные способы конструктивно отреагировать на свою кризисную ситуацию? Следует признать, что поражение – тоже возможный вариант[13]. Допустим, мы стучали в дверь и она не открылась, зато откроются многие другие двери, в которые мы даже не стучали (ср. Мф 7,7).

Кроме того, христианское предание проводит важное и полезное различие между «естественной надеждой» и «надеждой как богословской добродетелью»[14]. Это может пролить свет на «молчание Бога». «Естественная надежда» – человеческая страсть, обращённая ко благу, воспринимаемому как труднодостижимое. «Богословская добродетель» надежды относится к человеческому желанию окончательно соединиться с Богом[15]. Когда идёт речь о возможной утрате надежды из-за Божьего молчания, повергающего человека в тоску, то неясно, имеется ли в виду естественная надежда, или богословская добродетель надежды, или обе. Если использовать понятие «экзистенциального сверхъестественного», сформулированное Карлом Ранером[16], который в конечном итоге здесь видит экзистенциальное состояние человека, лежащее в основе любого общения и единства с Богом, представляется невозможным утратить богословскую добродетель надежды. Ведь она – дар Божий каждому человеку, она остаётся в человеке, даже если он осознанно отвергает Бога. «Экзистенциальное сверхъестественное» – неотъемлемая часть человеческого существования (поэтому «экзистенциальное»). Как поясняет Ранер, надежда не обязана находиться всегда на сознательном уровне, поскольку она составляет одно из условий нашего существования. Так мы получаем вескую причину полагать, что, даже если «естественная надежда» угаснет полностью, «богословская добродетель надежды» в нас останется, хотя бы и неосознанная.

Наконец, правда в том, что не все предметы «естественной надежды» (земные цели) помогают нам достичь цели, стоящей перед богословской добродетелью надежды (общение с Богом). Поэтому сам факт того, что «естественная надежда» подвержена фрустрации из-за Божьего молчания, может в конечном итоге оказаться полезен – в перспективе нашего окончательного блага[17].

Молчание Неба как прелюдия к важному откровению?

Словесные высказывания имеют смысл, только когда в них слова перемежаются молчанием; чередование слов и молчания составляет основу и сюжет связной речи. Поэтому молчание не отсутствие слова, а то, что делает возможным разговор, не менее чем сами слова. В Откр 8,1 сказано о получасе молчания при снятии седьмой печати ангелом. На основании Зах 2,13; Авв 2,20 и Иез 3,15-16, это молчание можно истолковать как прелюдию к богоявлению[18]. Хотя буквально приписывать Богу подобную причину для молчания в ответ на людские страдания – чрезмерный антропоморфизм, всё же важно думать о Боге в форме творений, слушающих откровение.

Скажем вместе с Ранером: мы – «слушатели Слова»[19]. И мы беспокоимся, если иногда его не слышим – в истории, в кризисную пору. Неуслышанные мелодии могут быть прекраснее услышанных, но в этом случае они желанны именно потому, что их первозданность оставила неизгладимый отголосок в самой структуре нашего существования. Итак, у нас есть серьёзные основания полагать, что Бог, даже в Своём молчании, являет Себя.

Может ли Бог, Единый в Троице, пребывать в молчании?

Вечные процессы отношений внутри Троицы: рождение Сына Отцом, активное принятие Сыном того, что Он – от Отца, излияние (дыхание) Духа Отцом и Сыном и активное принятие Духом того, что Он – от Отца и Сына, – могут быть поняты как сущностные «речевые акты» в имманентной Троице. Ранер, опасаясь тритеистического толкования, не решается постулировать отношения «я-ты» в имманентной Троице[20], однако, поскольку христианская вера различает лица в Троице, безусловно можно говорить, что Сын – это «Ты» Отца. Таким образом, «молчащий Единый и Троичный Бог» был бы противоречием в терминах, потому что Троица – это по сути «общение». Внутритроичное «общение» выливается в «говорящее» творение, которое располагается во времени и пространстве, исходя из переизбытка любви и свободы Божией. Идолы не могут говорить, а Бог живой говорит. Слово Божие есть то, что даёт жизнь и поддерживает всё существующее. Поэтому, с тринитарной точки зрения, молчание Бога – это человеческое восприятие, а не реальность Самого Бога.

Молчание Бога и Воплощение

Воплощённое видение Божьего молчания дало простор разным толкованиям. Например, Симона Вейль (1909-43), философ-мистик и французский политический деятель, утверждает, что, сотворив вселенную – пространство-время-материю, – Бог из этой вселенной удалился. Ведь бесконечный Бог никоим образом не может подчиняться пространственно-временным законам. Именно это отступление Бога из вселенной и порождает всю человеческую боль в связи с «молчанием Бога». Согласно Симоне Вейль, удалившись от мира, Бог вверил его механическим силам, благодаря которым в творении наличествует стабильный порядок. В обычном действии этих сил нет никакого специального божественного провидения[21]. Бог не вмешивается и не нарушает механический порядок: например, чтобы чудесно устранить деспота или остановить разрушительный ураган и т.п. Ответ Бога на вопли бедствующих людей – молчание. А идеальное человеческое отношение к страданию, согласно Симоне Вейль, – благодарность, даже в скорби[22].

Эта философия прямо противоречит библейскому представлению о Боге, Который активно и страстно вовлечён в людские дела и ещё радикальнее – в Воплощение. Тут и речи быть не может об отстранении Бога от творения: Он – «Бог с нами» («Эммануил»). Учение о Воплощении указывает на полное погружение Бога в Его историко-эсхатологические действия.

Св. Игнатий Лойола по-другому придаёт смысл Божьему молчанию. В «Автобиографии» мы не раз читаем о том, что Игнатий чувствует себя покинутым, не знает, как поступить. Можно выделить четыре ответа на подобные ситуации: 1) терпеливо ждать, а затем принять решение в молитве в надлежащий момент; дать себе время, с терпением и упованием на Бога. 2) Всё вверить Богу и усердно искать Его воли с молитвами, мессами, покаянием и постом. 3) Просить помощи у «духовных людей»: эта практика существенно сократилась в жизни Игнатия после путешествия на Святую Землю, а впоследствии почти полностью уступила место «духовной беседе» с товарищами. 4) Предание себя Богу, а на практике – римскому понтифику.

Всё это ясно показывает, что можно активно искать Божию волю в знаках времён, вопреки всем бедам. Св. Игнатию в его «паломнической жизни» открылась «более широкая картина», что позволило ему идти вперёд несмотря на препятствия. Отсюда вопрос: не откроется ли и нам «более широкая картина» в глухом молчании Бога, которое мы «слышим»?

В молчании Бога открывается «более широкая картина»

Пусть к Иову вернулось всё утраченное с избытком, но Бог не ответил на его вопросы – по крайней мере, не дал прямого и понятного ответа. Однако в самой этой неоднозначности Иову была явлена «более широкая картина». В этой картине собственная жизнь показалась ему незначительной и мелкой. Утешение пришло к нему «в форме ошеломительного чувства своей конечности перед беспредельной силой Бога и Его действия»[23]. Более широкая картина не была бы видна, если бы ей не предшествовали страдание Иова и молчание Бога в ответ.

То же самое произошло с Сыном Божиим. В масличном саду чаша не миновала Его, но к Нему был послан с утешением ангел (ср. Лк 22,43). С приходом ангела открылась более широкая картина. Ранее, в Лк 22,36, Иисус посоветовал тем, у кого нет меча, купить себе меч, даже если придётся продать плащ. Однако ангельское утешение, по-видимому, открыло более широкую картину, и меч уже не нужен (ср. Лк 22,51; Ин 18,11). Меч принадлежит к усечённому изображению, к тесному миру. А теперь границы этого мира распахнулись в свете более широкой картины. Именно благодаря такому расширенному взгляду на кресте не будет криков отчаяния, а только подчинение Богу (ср. Лк 23,46).

Кстати, в рассказах Матфея и Марка не упомянуто ангельское утешение, то есть выход в более широкую картину. И там звучит с креста крик отчаяния: «Боже Мой, Боже Мой! — для чего Ты Меня оставил?» (Мф 27,46; Мк 15,34). В этих текстах молчание Бога распахивает более широкую картину после смерти Иисуса, с воскресением. И картина открывается не только послушному и воскресшему Сыну, но и всем свидетелям. Поэтому Павел может утверждать: «живём ли или умираем, – всегда Господни» (Рим 14,8). Это – более широкая картина. Это источник нашей последней надежды, дающей необходимые горизонты, чтобы на все конкретные события, когда «Бог молчит», отвечать отважно, доверчиво и активно.

Верный путь – солидарность

Обсуждая скорбный опыт, получаемый в молчании Бога, часто забывают об ответственности общины за сопровождение человека, удручённого тоской. Позиция друзей Иова – классический пример. Твёрдо заученное богословие воздаяния никогда не позволит им проявить подлинную солидарность с Иовом. Богословие без деятельной солидарности бесплодно. Богословие солидарности, с другой стороны, закладывает деятельную солидарность в основу нашего восприятия Божьего откровения. Олицетворённая солидарность Бога с людьми – Воплощение. Оно приглашает верных следовать аналогичным путём: воплощать себя в беды других людей. Каждый случай отчаяния и самоубийства – это, по сути, общественное/общинное поражение, а не только индивидуальная катастрофа. На общину/общество можно возлагать ответственность за такие трагедии в двух отношениях: во-первых, за то что оно подтолкнуло человека к отчаянию посредством своих структур и систем, продуцирующих отчаяние; во-вторых, за то что оно предоставило человека самому себе в его беде.

Честная оценка безуспешности многочисленных всемирных саммитов по серьёзным экологическим вопросам не позволяет приписать Божьему молчанию экологические катастрофы, нынешние и будущие. «Действия, предпринятые мировыми лидерами в ответ на чрезвычайную ситуацию с климатом, подвергающую угрозе будущее некоторых самых бедных в мире сообществ, равноценны тушению горящего дома стаканом воды», – восклицает руководитель Мирового католического движения за климат, Томас Инсуа[24].

Молчание невидимого Бога может быть субъективным опытом страдающего человека, но он не останется глух и слеп, если видимая община проявит сострадание словом и делом. Как Бог, единый в Троице, подаёт пример общинной жизни людям, столь же допустимо утверждать, что такой «общинный» Бог даёт человеку услышать Своё слово, пользуясь освобождающими и ободряющими словами и делами общины. Бог благоволил говорить через человеческую природу Бога, которая во всём, кроме греха, есть и наша человеческая природа.

Заключение

Без сомнения, столкнуться в кризисной ситуации с молчанием Бога – мучительный опыт для каждого верующего. И никакое нагромождение объяснений не уменьшит тоску страдальца. Но это не значит, что такие ситуации совсем лишены смысла. У каждого слова, сказанного Богом, есть цель, равно как и у каждой секунды молчания. Мы только что рассмотрели целый ряд возможностей придать положительное значение подобным ситуациям. То, что мы переживаем как молчание Бога – это наше восприятие, так нам сейчас представляется и ощущается, но дело обстоит не так. Бог может нам казаться отсутствующим или молчащим, хотя «мы Им живём, и движемся, и существуем» (Деян 17,28). Доверяя Ему, мы можем утверждать, что не всё потеряно. Молчание Бога должно быть услышано в солидарных словах и делах общины во благо страдающим людям.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Ср. N. F. Pembroke, «Two Christian Spiritualities in Suffering: Biblical Lament and Weil’s Consent», in Studies in Spirituality 20 (2010) 6 s; 14.

[2] A. D. Biemann (ed.), The Martin Buber Reader: Essential Writings, New York, Palgrave Macmillan, 2002, 99.

[3] Там же, 103.

[4] Ср. A. D. Cobb, «Hope and the Problem of Divine Silence», in European Journal for Philosophy of Religion, 8 (2016/4), 158.

[5] Там же, 160.

[6] Ср. A. Y. Collins, Crisis and Catharsis: The Power of the Apocalypse, Philadelphia, PA, Westminster, 1984, 161.

[7] Ср. M. J. Gilmour, «Delighting in the Suffering of Others: Early Christian Schadenfreude and the Function of the Apocalypse of Peter», in Bulletin for Biblical Research 16 (2006/1) 130-134.

[8] Ср. M. C. A. Korpel — J. C. de Moor, The Silent God, Leiden-Boston, Brill, 2011, 35.

[9] Ср. P. Torresan — A. Curà (ed.), «Silence in the Bible», в Jewish Bible Quarterly, 31, 3, июль-сентябрь 2003, 54.

[10] Ср. T. W. Martin, «The Silence of God: A Literary Study of Voice and Violence in the Book of Revelation», в Journal for the Study of the New Testament 41 (2018/2) 247 s; 255 s.

[11] Отделяя «Иоанна-повествователя» от «Иоанна – подразумеваемого автора», Мартин следует за W. C. Booth, The Rhetoric of Fiction, Chicago, Chicago University Press, 1983, 151. Ср. T. W. Martin, «The Silence of God…», цит., 248.

[12] Ср. A. D. Cobb, «Hope and the Problem of Divine Silence», цит., 161.

[13] Ср. там же, 166.

[14] Ср. Фома Аквинский, s., Сумма теологии, II-II, q. 17, aa. 1; 2; 5.

[15] Ср. A. D. Cobb, «Hope and the Problem of Divine Silence», цит., 171. Отметим, что между эмоцией надежды и богословской добродетелью надежды есть ещё естественная добродетель надежды, именуемая великодушием и направленная на земные дела. Эта нравственная надежда необходима в жизни. В случае с христианином, живущим в богословской надежде, направленной на Бога, нравственная надежда, великодушие, становится не только «приобретённой», но и «привитой». В таком случае предметом этой надежды по-прежнему остаются земные дела, tamen sub Deo.

[16] Ср. K. Rahner, «Eine Antwort», в Orientierung 14 (1950) 141-145.

[17] A. D. Cobb, «Hope and the Problem of Divine Silence», цит., 172; 174.

[18] R. Muers, «Silence and the patience of God», в Modern Theology, 17 (2001/1) 89.

[19] K. Rahner, Uditori della parola, Milano, Borla, 1988.

[20] Ср. K. Rahner, La Trinità, Brescia, Queriniana, 1970.

[21] Ср. S. Weil, «The Love of God and Affliction», в E. O. Springsted (ed.), Simone Weil: Selected Writings, Maryknoll, NY, Orbis Books, 1998, 67.

[22] Ср. там же, 52.

[23] J. D. Plenis, «Divine Silence and Speech in the Book of Job», в Interpretation 48 (1994) 229.

[24] Ср. T. Insua, «COP26: Fear, faith and survival», в The Tablet, 18 ноября 2021, 4.