Рауль Хосе Ардери Гарсия SJ

Исследуем основные черты рецепции II Ватиканского собора на Кубе, пытаясь преодолеть привычное представление о тамошней католической общине как о «молчащей Церкви», нацеленной на обрядовое выживание, без всякого интереса к евангелизации. Статья показывает, как кубинская католическая община – миряне и пастыри – перешла от конфронтации к критическому сотрудничеству с новой социально-политической системой, не позволяя диктовать себе условия и не соглашаясь на роль религиозной организации, подчинённой государству. Автор – выпускник Гаванского университета (информационные науки) и Бостонского колледжа (богословие).

***

Благодаря визитам на Кубу последних трёх Пап – Иоанна Павла II (1998), Бенедикта XVI (2012) и Франциска (2015 и «проездом» в 2016 г.) – международное сообщество получило возможность увидеть, как обстоят дела у католической общины на этом острове. Однако остаются гораздо менее известными история кубинской Церкви в первые 25 лет после революции и процесс коллективных размышлений, в который были вовлечены все её члены в восьмидесятые годы[1]. За это время два события сильно повлияли на облик вселенской и континентальной Церкви: II Ватиканский собор (1962-65) и II Генеральная конференция латиноамериканского епископата в Медельине (1968). Оба события наложили отпечаток и на кубинскую Церковь, пытавшуюся определить свою миссию в беспрецедентной ситуации – в социалистической политической системе.

Эта статья – попытка исследовать основные черты рецепции собора на Кубе, создавшие условия для вышеупомянутого синодального процесса; в то же время постараемся преодолеть привычный стереотип: дескать, кубинская католическая община – это «молчащая Церковь», нацеленная на обрядовое выживание, без всякого интереса к евангелизации. В первой части статьи посмотрим на кубинскую Церковь с 1959 по 1985 год в историческом контексте, деля этот период на четыре этапа. Во второй части исследуем влияние II Ватиканского собора на Кубу в категориях участия и свидетельства. Хочу присоединить свою статью к другим текстам, анализирующим рецепцию собора в Латинской Америке и фиксирующим синодальный опыт, могущий послужить образцом для нынешнего церковного обновления, предложенного Папой Франциском.

Оптимизм (1959)

Победе Фиделя Кастро и его сторонников в январе 1959 года радовалось большинство населения – и кубинская Церковь тоже. Многие думали, что революция поможет восстановить конституционный порядок, разрушенный государственным переворотом Фульхенсио Батисты в 1952 году, и построить жизнь в стране согласно социальному учению Церкви. Эти надежды подкреплялись присутствием нескольких мирян в революционной правительственной команде. Одна из первых мер правительства – закон об аграрной реформе – была поддержана епископами, что показательно для той оптимистичной атмосферы, в которой старые собственники получали право на компенсацию, а чрезмерный государственный контроль над собственностью воспринимался как угроза[2].

Церковная иерархия считала себя представительницей большинства народа и потому отвергала любой политический проект, если в нём «католик» и «кубинец» не синонимы[3]. I Национальный кубинский католический конгресс, прошедший в декабре 1959 года, стал воплощением этой позиции, не вполне учитывавшей креольский антиклерикализм, плод союза между троном и алтарём и церковной враждебности к освободительным движениям XIX века. Все католики были приглашены к участию в этом конгрессе, призванном продемонстрировать, что религия жива, а коммунистическое влияние отторгается. Многочисленные контакты между иерархией и правительством на этапе подготовки к конгрессу показывают, что в конце 1959 года епископы ещё думали, что могут воздействовать на революционный процесс посредством социального учения Церкви[4]. Эта надежда быстро развеялась в первые месяцы следующего года.

Разрыв (1960-61)

Со второй половины 1959 года стало очевидно, что новое правительство сближается с Советским Союзом. В феврале 1960 года Кубу посетил Анастас Иванович Микоян, заместитель председателя Совета министров СССР. Большинство клириков на острове – испанцы, пострадавшие от последствий гражданской войны, – могли объяснить, как надо понимать такое событие.

В тот год прозвучало немало епископских высказываний о несовместимости между коммунизмом и христианской верой. Тогда напряжённость вылилась в физическую агрессию, и епископы написали Фиделю Кастро открытое письмо, в котором жаловались на антирелигиозную кампанию национального масштаба и просили высказаться об этом деле[5]. В ответ Кастро поставил знак равенства между антикоммунизмом, контрреволюцией и антикатолическими настроениями. Однако присутствие трёх священников и многочисленных руководителей-мирян в войске, вторгшемся в залив Свиней в апреле 1961 года, предоставило правительству доказательство того, что Церковь активно сопротивляется повороту революции к марксизму.

В июне 1961 года были национализированы все частные учебные заведения, включая католические: два университета и 324 школы. Правительство также вмешалось в деятельность СМИ, а в сентябре того же года более ста пастырей были изгнаны с Кубы. Многие другие священники и монашествующие покинули страну, опасаясь репрессий и/или потому что были упразднены их монашеские институты. В конце этого периода практически вся неприходская инфраструктура перешла в руки государства, и Церковь утратила возможность формировать общественное мнение[6]. Хотя меньшинство мирян продолжали называть себя католиками, многие эмигрировали в ответ на меры революционного правительства, а прочие отдалились от Церкви по политическим соображениям или из-за внешнего давления[7].

Сопротивление (1962-68)

Многие из пишущих об этом периоде пользуются ярлыком «молчащая Церковь», имея в виду стратегию, избранную Церковью, чтобы выжить и избежать дальнейших столкновений с социалистическим режимом. Согласно этим авторам, Церковь практически ограничивалась отправлением культа и не могла ни вести социальную работу, ни благовествовать[8].

Отсутствие документов учительства Церкви за этот период в официальном сборнике La voz de la Iglesia en Cuba (Голос Церкви на Кубе) как будто служит подтверждением такого мнения. Однако категория «молчащей Церкви» позаимствована из опыта Восточной Европы и не вполне соответствует кубинской исторической реальности. В те годы не прекращалось общение между настоятелями приходов и епископами, и по крайней мере один из них состоял в переписке с революционным руководством для решения конкретных проблем[9].

Церковь, хотя и держалась скромно, никогда не исчезала из публичного пространства: например, о. Игнасио Биаин Моюа и Карлос Мануэль де Сеспедес часто публиковали статьи на религиозные темы в ежедневной газете El Mundo[10]. В 1962 году начал выходить бюллетень Vida cristiana (Христианская жизнь), с января 1963 года он распространялся по всей стране и стал официальным рупором Церкви. Пока заседал II Ватиканский собор, эти СМИ информировали публику о его дебатах и выводах. В те годы не прекращались встречи епископской конференции и её рабочих групп. Хотя число верных на мессах резко сократилось, епископы продолжали посещать свои общины, особенно в престольные праздники, а общины в свою очередь продолжали совершать таинства и преподавать наставление в вере. Это показывает, что кажущееся молчание было не отсутствием Церкви в публичном пространстве, а скорее активным сопротивлением под тяжким давлением на её членов, принуждаемых отказаться от церковной жизни.

Двумя главными героями этого периода были монсеньор Чезаре Дзакки, уполномоченный представитель Ватикана на Кубе с 1962 по 1974 год, и кубинский посол при Святом Престоле Луис Амадо Бланко, занимавший эту должность с 1961 года до своей смерти в 1975 году. Оба они старались сохранять открытым канал общения между Церковью и кубинским правительством даже в самые трудные моменты.

Разрядка и критическое сотрудничество (1968-85)

Как и в других регионах Латинской Америки, Медельинская конференция (1968) оказала существенное влияние на кубинскую Церковь: способствовала переосмыслению её миссии в социалистическом контексте. Тогда же смена поколений в церковной иерархии привела к тому, что епископскую конференцию теперь составляли только коренные жители. В апреле 1969 года, как раз в годовщину вторжения в залив Свиней, было обнародовано первое коллективное высказывание кубинского епископата с 1960 года. Яркие темы документа – духовное измерение труда и призвание христиан свидетельствовать своим трудом, что они соль земли и свет мира. Это был поиск общей почвы для диалога между христианами и революционерами о важности труда для развития страны. Особый резонанс вызвала та часть документа, где провозглашалась связь между отданием предпочтения бедным и осуждением экономического эмбарго, наложенного Соединёнными Штатами.

В оценке этого коммюнике кубинская католическая община разделилась: одни хвалили новый подход церковных властей, другие считали его предательством прежней политики сопротивления и обличения. Следует отметить, что в этом документе проблемы верных на острове оценены как более важные, чем интересы многочисленных кубинских католиков в эмиграции. Внутренние споры, спровоцированные документом, вынудили епископов опубликовать второе коммюнике, чтобы подробнее разъяснить идеи Медельина и II Ватиканского собора. Кубинская Церковь признавала, что революционный процесс нельзя считать преходящим феноменом, а потому она должна искать пути для диалога с этой реальностью. Такой подход свидетельствовал о кризисе созревания и роста, требовавшем «в чём-то умереть, чтобы обрести новые элементы»[11].

С этого времени в отношениях между Церковью и государством наметилась новая альтернатива: прагматичное сотрудничество на основе общих ценностей, хотя Церковь сохраняла критичность к некоторым аспектам социалистической идеологии[12]. Как отмечает историограф иезуит Мануэль Маса Мигель, «если либеральная Испания с 1830 по 1840 годы закрывала новициаты, изгоняла монашествующих и конфисковала имущество Церкви [и это не воспрепятствовало] конкордату 1851 года»[13], то почему в 1969 году дела должны обстоять иначе?

После публикации этих двух коммюнике стали заметны отдельные признаки улучшения отношений между Церковью и правительством. В ходе визита в Чили в 1971 году Фидель Кастро пообщался с группой священников и кардиналом Раулем Сильвой Энрикесом, и об этой встрече – хотя и обильно раскритикованной – одобрительно отозвался архиепископ Гаваны Франсиско Овес. В 1974 году ватиканский секретарь по межгосударственным отношениям кардинал Агостино Казароли посетил Кубу, и его принял Кастро. С другой стороны, в 1976 году была утверждена новая конституция, согласно которой Куба – атеистическое государство, а религия – антинаучный предрассудок, подлежащий искоренению. Годом ранее состоялся I Конгресс Кубинской коммунистической партии, исключавшей верующих из своих рядов. Летом 1985 года в Гаване прошла встреча на тему внешнего долга, с участием председателя и секретаря епископской конференции. В послании кубинским католикам епископы подчеркнули: впервые иерархи приглашены на мероприятие, организованное социалистическим правительством[14].

В начале 1985 года на Кубе была опубликована книга «Фидель и религия» – событие, решающее для восприятия религиозного феномена[15]. На острове книга стала бестселлером, и (сюрприз!) вернула религию в общественную дискуссию. Для идеологов марксизма-ленинизма тот факт, что именно Кастро нарушил официальное молчание на табуированную тему, стал воистину неслыханным событием. Многие читатели, да и население в целом, стали задаваться вопросом: а нельзя ли нам тоже открыто говорить о своих религиозных убеждениях и вернуться в храмы, не опасаясь репрессий?[16]

Как приняли собор на социалистической Кубе

Ещё один слух о Кубе шестидесятых-семидесятых годов прошлого века, наряду с «молчащей Церковью», – якобы она приняла вяло или вовсе не приняла II Ватиканский собор. Согласно сторонникам этого мнения, кубинская Церковь настолько была сосредоточена на собственном выживании, что не сумела усвоить соборное обновление[17]. Однако, с исторической точки зрения, можно доказать, что на Кубе из духовенства и мирян составлялись группы для изучения и анализа соборных документов[18]. Также известно о переписке между кубинскими епископами в Риме и мирянами на острове, и в ней передавались сведения о работе собора[19]. Даже Энрике Перес Серантес, архиепископ Сантьяго, явно дособорной закалки, сославшийся на проблемы со здоровьем, чтобы избежать путешествия в Рим, потом сумел принять соборные нововведения, оповестил о них свою епархию и организовал день экуменических размышлений в кафедральном соборе своего города[20].

С богословской точки зрения, неверно обобщать феномен скудной рецепции собора, не учитывая особенности местных Церквей. Поступать так – значит отрицать соборный принцип, признающий ценность разнообразия в общинах, и рождение неединообразной вселенской Церкви[21]. Конечно, если в качестве параметров рецепции в Латинской Америке мы возьмём исключительно укоренение теологии освобождения, создание базовых церковных общин и политическую (левую) радикализацию значительной части духовенства и мирян, придётся признать, что собор в то время весьма мало повлиял на Кубу[22].

Между тем в шестидесятые годы на острове большинство церковных общин были так малы, что в них происходило то, чего Медельинская конференция желала католикам в базовых общинах: «жить с другими личностно и по-братски»[23]. Епископское коммюнике 1969 года – пример применения конституции Gaudium et spes, медельинских документов и Populorum Progressio на Кубе, показывающий, что кубинская Церковь отнюдь не уклонялась от размышлений об отдании предпочтения бедным.

С другой стороны, богословская рецепция – не просто послушание решениям, спущенным сверху, согласно пирамидальной экклезиологической модели, с чётким делением на Церковь учащую (ecclesia docens) и Церковь, пассивно принимающую формулировки начальства (ecclesia discens). Напротив, это «процесс, в ходе которого церковная община усваивает в истине постановление, не ею самой принятое, тем самым явно признавая правило, подходящее для её жизни»[24]. Давая это определение, Ив Конгар признаёт, что рецепция не происходит автоматически и без учёта специфических условий в местной Церкви. Влияние собора на Кубу можно оценивать согласно двум основным понятиям: участия (сопричастности) и свидетельства, – разъясняемым исходя из кубинского контекста.

Вопреки утверждению Лопеса Оливы, после революции Церковь не пошла путём «клерикализации и размирщения», то есть в противоположном направлении, чем остальная Латинская Америка[25]. Роспуск исторических мирянских организаций, таких как Juventud obrera católica (Католическая рабочая молодёжь), был спровоцирован политической смутой 1961 года, но не означал, что миряне превращаются в «придаток, подконтрольный иерархам»[26].

Когда многих пастырей выдворили из страны, кубинские миряне взяли на себя большую часть приходской деятельности, включая управленческую и литургическую, прежде бывшую прерогативой духовенства. Эта незапланированная ситуация способствовала укреплению чувства принадлежности к общине и взаимной ответственности. Новая экклезиология II Ватиканского собора предоставила богословские обоснования для поведения в чрезвычайных обстоятельствах.

Конституция Sacrosanctum Concilium (SC) выдвигает идею «действенного участия» (actuosa participatio) как лейтмотив всего литургического обновления и тем самым предвосхищает ту экклезиологию народа Божия и общего священства, которая далее будет развёрнута в Lumen gentium[27]. Неслучайно именно богослужение стало одной из тех сфер, где соборные идеи получили наибольшее развитие на Кубе, тем более что эта сфера была в числе наименее пострадавших от конфликтов с новой политической системой. Собор вознамерился вывести верных мирян из роли «посторонних и немых зрителей» (SC 48) – как раз в этом и нуждались кубинские католики, чтобы Церковь осталась жива при нехватке рукоположенных служителей. Это новое восприятие христианского богослужения «имплицитно распространилось за пределы литургии, на Церковь вообще […]. Скажем так, происходящее в литургии было чревато экклезиологическими последствиями»[28].

Исследовательница Петра Куивала считает «молчаливое свидетельство» ещё одним ключом к пониманию церковной деятельности начиная с шестидесятых годов[29]. В условиях, когда духовенство и миряне в равной мере несли на себе социальное клеймо и подвергались угрозам из-за веры, молчаливое свидетельство стало оптимальным способом евангелизации и сопротивления. Молчаливый свидетель честно признаёт, что подвергается религиозной дискриминации, и в то же время показывает образцовой жизнью плоды веры, которую презирает официальная пропаганда. Такое свидетельство, хотя и молчаливое – не просто пассивность и скрытность, его можно истолковать и как знак верности в рамках идеологически враждебной системы.

Здесь есть опасность: католики приобретают изоляционистский менталитет и утрачивают способность распознать, что именно эти обстоятельства могут пролить свет на их жизнь в вере. Преодолевать это искушение, главным образом в ходе Rec и Enec (см. прим. 1), удавалось не без межпоколенческих трений в лоне католической общины.

Как и с понятием участия, для кубинских католиков II Ватиканский собор стал опорой в вопросе о христианском свидетельстве как средстве евангелизации. В соборных документах этот термин фигурирует в разных латинских вариантах: testimonium, testis и testificare[30]. Даже в текстах, где именно эти конкретные слова отсутствуют, их смысл раскрывается через описание церковной миссии. Категория свидетельства позволила Церкви развить своё понимание евангелизации: чтобы благовествовать, нужен не контроль над земными реалиями, а «сила [то есть свидетельство] которая […] заключается в вере и любви, на деле воплощаемых в жизнь» (Gaudium et spes [GS], n. 42).

Особого внимания заслуживает соборный текст, очень полезный для понимания евангелизации в кубинских условиях: «Обстоятельства складываются иногда таким образом, что возможность проповедовать Евангельскую весть непосредственно и незамедлительно может временно отсутствовать. В таких случаях миссионеры могут и должны терпеливо, мудро и вместе с тем с великим упованием подавать по крайней мере свидетельство любви и благости Христовой, тем самым приуготовляя путь Господу» (Ad gentes, n. 6).

Заключительные размышления

В отличие от других латиноамериканских стран, на Кубе Церковь в 1986 году была малочисленна[31]. Зато в христианских общинах, лишённых политического влияния и с материальными ресурсами, слишком скудными для евангелизации, усилилось чувство «сопричастности» и братства между членами. В идеологически враждебной среде быть католиком – социальное самоубийство: он подвержен многочисленным ограничениям в профессиональном плане, в учёбе и повседневной жизни. Понятно, что в таких обстоятельствах «молчаливое свидетельство» оказалось самым предпочтительным способом благовестия обществу. Связь между образцовой жизнью и исповедуемой верой – главный ресурс для опровержения антирелигиозных предрассудков.

Всё это не означало, что община непременно замкнётся в богослужебной жизни, боясь открыто возвещать Евангелие. Но потенциальные собеседники смотрели на неё с недоверием и воспринимали любую религиозную весть как угрозу для революции.

Вероятно, кубинские католики страдали, скажем так, от комплекса неполноценности: им, гражданам второго сорта, практически невозможно было получить полное признание в обществе. А те верующие, кто предпочёл примкнуть к революции, чувствовали себя маргиналами в церковной среде. Единичные признаки разрядки в отношениях между Церковью и государством показывали, что иной путь возможен. В то самое время, когда многие предрекали, что Церковь, чьи члены стареют, с годами вымрет, начался синодальный процесс, показавший жизнеспособность кубинской Церкви.

Выводы

Вместо того чтобы искать виноватых и выяснять, на ком лежит ответственность, а кто оказался жертвой в запутанных отношениях между Церковью и кубинским революционным правительством с 1959 года и далее, в этой статье мы поставили вопрос: как Церковь шаг за шагом обнаруживала свою миссию в новом социалистическом контексте, к которому она не была готова?

Кубинская католическая община – миряне и пастыри – перешла от конфронтации к критическому сотрудничеству с новой социально-политической системой, не позволяя растворить себя в ней и не соглашаясь на роль религиозной организации, подчинённой государству. Эту эволюцию можно рассматривать просто как приспособление ради выживания, но, хотя и не отрицая очень понятную озабоченность выживанием, можно дать и другое толкование: углубление динамики воплощения и созревание церковного самосознания в беспрецедентных условиях.

Ведь нет такого места, о котором мы уверены, что Дух Божий в нём отсутствует, и где Церковь не может распознавать знаки времён, углублять своё постижение Евангелия и утверждать его ценности, содействуя прогрессу общества. И собор это признаёт: «Задача всего народа Божия, а в первую очередь пастырей и богословов — с помощью Святого Духа прислушиваться к различным голосам, раздающимся в наше время, распознавать и объяснять их, а также судить о них во свете слова Божия, чтобы истина, данная в Откровении, могла быть глубже воспринята, лучше понята и выражена более доходчиво» (GS 44).

******

[1] Этот синодальный путь известен как Reflexión Eclesial Cubana (Rec), его апогей – Encuentro nacional eclesial cubano (Enec) в феврале 1986 г.

[2] Ср. A. M. VILLAVERDE, «La Reforma Agraria Cubana y la Iglesia Católica (3 de julio de 1959)», in La voz de la Iglesia en Cuba: 100 documentos episcopales, México, D.F., Obra Nacional de la Buena Prensa, 1995, 80-83.

[3] Однако этому мнению противоречит опрос 1954 года, показавший, что кубинское население, на словах верующее, не могло считаться «практикующим». 72,5% граждан назвали себя католиками, но из них 27% утверждали, что никогда не видели священника. Только 24% (то есть 17,4% всего населения) регулярно участвовали в воскресной мессе. Ср. M. J. MARIMÓN, «The Church», in C. MESA-LAGO (ed.), Revolutionary Change in Cuba, Pittsburgh (PA), University of Pittsburgh Press, 1974, 400 сл.

[4] Ср. P. KUIVALA, Never a Church of Silence: the Catholic Church in Revolutionary Cuba, 1959-1986, Helsinki, University of Helsinki, 2019, 90.

[5] Ср. CONFERENCIA DE OBISPOS CATÓLICOS DE CUBA, «Carta abierta del Episcopado al Primer Ministro Dr. Fidel Castro (4 de diciembre de 1960)», в La voz de la Iglesia en Cuba: 100 documentos episcopales, цит., 146-150.

[6] 723 священника и 2.225 монахинь проживали на Кубе в 1960 году, а пять лет спустя осталось только 225 священников и 191 монахиня. Ср. M. J. MARIMÓN, «The Church», цит., 402.

[7] С 1960 по 1962 год около 200.000 кубинцев покинули остров, при общей численности населения немногим менее семи миллионов человек.

[8] Ср. E. DUSSEL, Historia de la Iglesia en América Latina: medio milenio de coloniaje y liberación (1492-1992), Madrid — México, D. F., Mundo Negro — Esquilla Misional, 1992, 259.

[9] Ср. I. URÍA, Iglesia y Revolución en Cuba: Enrique Pérez Serantes (1883-1968), el obispo que salvó a Fidel Castro, Madrid, Encuentro, 2011, 527-530.

[10] M. F. TRUJILLO LEMES, El pensamiento social católico en Cuba en la década de los 60, Santiago de Cuba, Editorial Oriente, 2011, 128 сл.

[11] CONFERENCIA DE OBISPOS CATÓLICOS DE CUBA, «Comunicado de la Conferencia episcopal de Cuba “A nuestros sacerdotes y fieles” (3 de septiembre de 1969)», в La voz de la Iglesia en Cuba: 100 documentos episcopales, цит., 185.

[12] По этому вопросу мы солидарны с выводами Маримона: M. J. MARIMÓN, «The Church…», цит., 406 сл.

[13] Ср. M. MAZA MIQUEL, «Perderse en Cuba. Apuntes sobre la Iglesia en la Revolución cubana (1959-1992)», в Sal Terrae, октябрь 1992 г., 561.

[14] Ср. он же, Esclavos, patriotas y poetas a la sombra de la cruz: cinco ensayos sobre catolicismo e historia cubana, Santo Domingo, RD, Centro de Estudios Sociales Padre Juan Montalvo, 1999, 66.

[15] Ср. F. CASTRO — F. BETTO, Fidel y la religión: conversaciones con Frei Betto, La Habana, Oficina de Publicaciones del Consejo de Estado, 1985.

[16] Ср. P. KUIVALA, Never a Church of Silence…, цит., 279 сл.

[17] Ср. M. E CRAHAN, «Cuba: Religion and Revolutionary Institutionalization», в Journal of Latin American Studies 17 (1985) 319-340; R. GÓMEZ TRETO, The Church and Socialism in Cuba, Maryknoll (NY), Orbis Books, 1988; F. PÉREZ VALENCIA, «La Iglesia católica cubana: Entre el Vaticano II y la Revolución marxista (1959-1966)», в Cultura y Religión 13 (2019) 4-23.

[18] Ср. P. KUIVALA, Never a Church of Silence…, цит., 127.

[19] Ср. там же, 142 сл. Два кубинских епископа участвовали в соборе и, вернувшись на Кубу, постарались распространить его учение: Адольфо Родригес, епископ Камауэя, и иезуит Фернандо Аскарате, вспомогательный епископ Гаваны.

[20] Ср. I. URÍA, Iglesia y Revolución en Cuba…, цит., 529 сл.

[21] Ср. K. RAHNER, «A Basic Theological Interpretation of the Second Vatican Council», in ID., Theological Investigations, vol. 20, New York, Crossroad, 1981, 77-89.

[22] Так утверждает F. PÉREZ VALENCIA, «La Iglesia católica cubana…», цит., 5.

[23] Ср. II CONFERENZA GENERALE DELL’EPISCOPATO LATINOAMERICANO, Documento di Medellín (1968), в Enchiridion. Documenti della Chiesa latinoamericana, Bologna, Emi, 1995, 250.

[24] Y. CONGAR, La ricezione come realtà ecclesiologica, в Concilium 8 (1972/7) 77.

[25] Ср. E. LÓPEZ OLIVA, «La Iglesia católica y la Revolución cubana», в Temas 55 (2008) 142 сл.

[26] Там же, 143.

[27] Ср. II ВАТИКАНСКИЙ СОБОР, Конституция Sacrosanctum Concilium, 11; 14; 19; 21; 27; 30; 41; 50; 79; 113; 114; 121; 124.

[28] J. W. O’MALLEY, What happened at Vatican II, Cambridge (MA), Harvard University Press, 2008, 141.

[29] Ср. P. KUIVALA, Never a Church of Silence…, цит., 161-173.

[30] Ср. O. RUSH, The Vision of Vatican II: Its Fundamental Principles, Collegeville (MN), Liturgical Press, 2019, 525 сл.  [31] Речь идёт только о тех, кто активно участвовал в церковной жизни; многие другие кубинцы приберегали свои религиозные верования исключительно для частной и семейной сферы. В Папском ежегоднике (Annuario pontificio) названо количество кубинских католиков (крещёных): 3.973.000, при общей численности населения 10.484.000. Епископская конференция говорит о 150.000 (1%) верующих, активных в Церкви. Ср. E. CRAHAN, «Cuba…», цит., 335, примечание 58.