Оттавио Де Бертолис SJ

Задача статьи — напомнить о некоторых сокровищах наследия святого Фомы: в первую очередь, о принципе, в силу которого истина не меняется в зависимости от того, кто ее утверждает, что свидетельствует о его интеллектуальной честности. Кроме того, удовольствие от вопроса более, чем от ответа, тщательный разбор доводов с разных точек зрения и решение, сообщающее всем аргументам присущее им пространство верификации. Наконец, Аквинат учит нас пониманию — не мы кульминация мышления, и показывает нам в себе самом смирение следовать по пути, на котором возможно учиться у всех без исключения. Автор — капеллан Римского университета «Ла Сапиенца».

***

Получить наследство

Когда мы получаем наследство, может случиться многое и очень разное: мы можем даже не знать о нем, и тогда вместо нас оно отойдет другим. Мы можем разделить его между родственниками и друзьями, чтобы каждому достался кусочек; но ценность имело единое целое завещанное. Разделенное, оно как бы рассеивается, утрачивая собственное величие. На полученный капитал мы можем устроить пышный праздник в память о состоятельном родственнике или отправиться в прекрасный круиз: тем самым организованное событие сжигает полученные ресурсы, и все быстро растрачивается. Мы можем получить наследство и, подобно боязливому рабу из Евангелия, «закопать его в землю», например, хранить капитал в банке, но без инвестиций не будет никакого плода. Наконец, мы можем заставить полученное приносить плоды, распределить его в новые приобретения, повысив эффективность с помощью опыта и границ, неизвестных самому de cuius (наследодателю).

Так же и с наследием святого Фомы Аквинского в 800-летнюю годовщину со дня его рождения[1]. Мы стоим перед гигантом мысли, от которого нас, тем не менее, отделяют столетия общественной и церковной истории. Его рефлексия, действительно, тяготеет к каждому уголку человеческого познания, по меньшей мере той эпохи, и бесчисленные авторы во все времена вплоть до наших дней обращались к нему, демонстрируя вечную жизненную силу его интеллекта и продолжая экспансивную способность его интуиции и умозаключений. Порой его мысль уважали и хранили, верно развивая, порой, напротив, она казалась туманной, застывшей в идеологических схемах, например, в форме томизма как «официального» учения, в котором, на самом деле, осталось немного от аутентичной мысли Фомы. История рецепции мысли Фомы, даже искаженной, интересна до некоторой степени как история влияния его подлинного вклада: можно сказать, что он остается абсолютно непревзойденным автором для любого, кто желает приблизиться не только к средневековому мировоззрению, но и к модернистскому и постмодернистскому, поскольку до сих пор на законных основаниях дает ключ к их критическому прочтению.

Образ бытия до образа мышления

Никогда нельзя сравнивать столь выдающиеся личности, но, безусловно, чтение сочинений святого Августина вселяет больше энтузиазма, чем Аквината: в трудах Гиппонского епископа звенят беспокойство, жажда, поиск, у его человеческого и духовного пути очень много общего с опытом современного человека, поэтому некоторые его страницы непревзойденны, в том числе стилистически, и относятся, в первую очередь, к сокровищам всемирной литературы, нежели богословия. Фома тихий, спокойный, сдержанный в тоне и в выражениях, ведь речь идет об университетских лекциях, как в форме изложения текста, священного или светского, так и в комментарии, то есть о самой настоящей лекции в форме диспута и сравнения, очевидного в Summa Theologiae, его поистине монументальном труде.

Четкое изложение аргументов за и против, решение трудностей, determinatio magisterialis, то есть решение, ожидаемое наставником, конечно, не заставляют трепетать глубины души слушателя, как до сих пор захватывающий и волнующий рассказ о Благодати, воодушевившей Августина. И, тем не менее, ошибочно отодвигать Фому в грустный и серый угол культурного опыта, поспешно называемый «схоластикой», чем как бы подчеркивается своего рода ментальная педантичность, возведенная в ранг философской системы.

Пример: «Истина не меняется в зависимости от личности, поэтому, если кто-то утверждает правду, то никто не сможет победить его в диспуте»[2]. Это утверждение свидетельствует об интеллектуальной свободе человека, не принадлежащего ни к одной школе, психологически и интеллектуально не зависящего ни от кого, кроме того, что должно объединять нас всех, — от поиска истинного, справедливого, благого, в конечном итоге, от поиска Бога, Которого мы узнаем в вере, к Которому стремимся и Которого обретаем в Его связи с любой сотворенной реалией[3]. Выражение не риторическое и не эмоционально взволнованное, но в его ядре заключены ясный взгляд на вещи и настолько глубокое примирение с другими и миром, что оно позволяет нам уловить нечто о душевном состоянии святого, который жил тем, о чем апостол Иаков пишет применительно к мудрости в Церкви, то есть между мужчинами и женщинами, встретившими Христа, наивысшую Истину и ее начало: «Мудрость, сходящая свыше, во-первых, чиста, потом мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна» (Иак 3, 17)[4]. По сути, этот созерцательный взгляд на бытие сродни, скорее, блаженству, чем эмоции.

Это важное наследие нужно уметь признавать и принимать. Во времена, когда так легко подчиниться противоречивой или монопольной логике, презрительному и крикливому тону, христианские интеллектуалы могут научиться у Фомы не иметь врагов и не враждовать друг с другом. Очень важно свидетельство Рудольфа фон Йеринга, протестантского юриста девятнадцатого столетия, который так писал католическому рецензенту, указывавшему ему на существование Summa Theologiae: «Я по-прежнему с изумлением спрашиваю себя, как было возможно, чтобы одинаковые истины после того, как были открыто провозглашены, оказались в нашей научной культуре протестантской матрицы полностью забыты. Скольких заблуждений можно было бы избежать, если бы мы уделяли им должное внимание»[5].

Школа его времени

Краткий Пролог Summa, в котором Фома утверждает, что ставит себе задачу трактовать содержание христианской религии способом, адаптированным для образования тех, кто начинает учиться, для «новициев», как он их называет, может вызвать некоторую улыбку: труд предназначен не опытным интеллектуалам или докторам, а простым студентам, тем, кто начинает именно с самого начала[6]. Они, действительно, по словам святого, могут при изучении столкнуться с разнообразными препятствиями: отчасти из-за умножения бесполезных вопросов, статей, которые они разбирают и множества аргументов; отчасти потому что необходимые знания не представлены в соответствии с порядком, требуемым дисциплиной, а как случается, в книжном изложении или как на диспуте; наконец, потому, что частое повторение вызывает скуку и смятение в душах слушателей.

Кто знает, что святой Фома сказал бы сегодня нам, жителям темного леса фейковых новостей, мгновенных, но неэффективных сообщений, культуры, нередко творимой кое-как и закрепощенной заранее подобранными тезисами! Все это сегодня, как тогда, совершается, затемняя некоторые истины, которые нужно провозглашать, на что не хватает мужества, и, напротив, преувеличиваются другие утверждения, тем самым из виду теряются объективность и равновесие в сложной картине информации и рефлексии, которые мы называем «культурой». Деятельностью культурных центров был и остается непреложный, непреходящий факт: кто контролирует издательства, театр, литературу своими премиями, информацию, университеты, тот фактически держит в руках ключи общественного будущего, определяя его настоящее[7]. Это же справедливо — в более широком смысле и, возможно, в еще большей мере — для телевидения и социальных сетей.

Действительно, может казаться померкнувшим именно то, что является наследием, которое нужно обрести заново: привлекательность вопрошания. Summa — книга вопросов, а не сборник ответов, как ее нам представляли. Это первостепенная черта средневековой школы, типичное изобретение христианства[8]. Фома немыслим без университета и, следовательно, понимания метода Парижской школы, крепко усвоенного им. Вот краеугольный камень понимания не только его мировоззрения как такового, а не какой-то школы, но также развития интеллектуального процесса[9]. Это также представляет собой наследие, которое нужно принять.

Итак, в центре вопрос, а не ответ; диспут, а не авторитет: philosophia perennis ссылается на нетленность не ответов, а вопрошания. Одно из общих, наиболее повторяемых мест, именно тот факт, что в Средневековье принцип авторитета был всем и якобы подводил итог любой аргументации. Но сам же Фома настаивает, что авторитет в человеческих делах не сообщает истину утверждению[10]. Было бы интересно вместо этого поразмышлять о непостоянном облике авторитета, творящего истину, особенно в мире, где доминирует культура масс-медиа, обусловленном множеством лобби, влияющими, в том числе, на мышление и менталитет. Потребность быть в тренде и страх казаться отсталым, оппортунизм и гнет политики или «влиятельных сил», как их называют, служат фактором значительной предвзятости намного больше, чем нам кажется. Академическая или издательская логика, идол audience (публики — Прим. пер.) — не только телезрителей — делают так, чтобы человек усвоил, так сказать, каков товар продается. И вновь интеллектуальная свобода Фомы — завещанное нынешнему дню богатство, по крайней мере, если понимать интеллектуальный труд как подлинное служение обществу, с целью помочь людям освободиться от условных рефлексов и менталитета, закрепощенного чужими интересами. Так, честный интеллектуал должен быть в состоянии сорвать маску с поверхностных формулировок и анализа, выживающих исключительно в школьных сплетнях или в повторении передаваемых из поколения в поколение слоганах.

Обобщая, святой Фома напоминает нам об обязанности думать своей головой и не доводить, так сказать, мозг до захламления даже за хорошую плату. Это можно сравнить с кантианским sapere aude («дерзай знать»), хотя и в постмодернистском ключе: дерзай вырваться, если необходимо, из того, чего другие хотели бы заставить тебя думать, и стремись думать сам. Стремись думать хорошо, потому что недостаточно просто думать для того, чтобы думать хорошо.

Quaestio воспроизводит урок, то есть схоластический, средневековый диспут и его изложение. Отсюда мы можем экстраполировать для сегодняшнего дня строгий интеллектуальный метод, который определяется так: обращение к авторитету, к авторитетным мнениям, в которых мы все находимся, никогда не может принимать ультимативный тон Roma locuta, causa finita, а является началом диалектического развития проблемы посредством обсуждения и анализа разных точек зрения. Различия между авторами нужно тематизировать, их логические построения нужно тщательно рассмотреть, чтобы прийти, наконец, к ответу. Ответ ни в коем случае не может быть компромиссом, представляющим собой логический абсурд: когда утверждаются разные вещи, значит, кто-то прав, а кто-то неправ; тем не менее, важно понять почему и в какой сфере развиваются противоположные доводы каждого. Таков смысл determinatio magistralis, преподавания наставника, который «определяет», ставит конец вопрошанию, определяя именно термины, границы, сферы, присущие ценности противоположных тезисов, приводимых в доказательство аргументов, чтобы, насколько возможно, сохранить их, в соответствии с мирным взглядом, присущим подлинному христианскому интеллектуалу. Научимся различать ради сохранения доводов другого, даже если именно для их защиты нам придется ограничить их применение специфической сферой.

Выработать христианскую культуру

Намного важнее всех этих наследств, оставленных нам Фомой, остается другой аспект его работы, вызов, с которым он столкнулся: выработка христианской культуры, так необходимой и в наше время. Естественно, здесь он идет по стопам Отцов Церкви и предваривших его великих ученых: in primis, святого Августина, которого цитирует намного чаще прочих. И, тем не менее, его дело приобретает намного более особенное значение, чем их. Святые Отцы вырабатывали христианскую культуру на руинах античного, то есть языческого мира, и закладывали основы христианства, то есть Европы, которая должна была родиться из падения древнего мира, сплавляя воедино наследие трех несущих холмов античного мира: Парфенона, Капитолия и Голгофы. В этом смысле их дело было по-настоящему культурным творчеством и решающим для, собственно, идентичности нас, современных европейцев.

Фома же пишет в эпоху Дуэченто, когда впервые после многих веков мы видим, как на континент врывается полная и систематичная доктрина — аристотелевская, — предлагающая глобальное и совершенное видение мира, человека, города при абсолютном отказе от Бога в пользу самодостаточности[11]. Была реальной опасность полного отказа мышления от влияния Церкви, как мы могли бы сказать сегодня. Non regnat Spiritus Christi ubi dominatur spiritus Aristotelis[12], утверждал Авессалом Сен-Викторский, и действительно, в университетах — этом творении позднего Средневековья, столь отличавшемся от предшествовавшей кафедральной и капитулярной школы, от системы тривиума и квадривиума, унаследованной от античной школы — начинал дышать этот столь инновационный и опасный дух.

Церковь могла бы закрыться, защищая уже безвозвратное прошлое, жалуясь вместе с Гильомом из Сент-Амура на опасности «последних времен»[13]. Святой Фома принял этот вызов: он не крестил Аристотеля, как можно порой услышать, и это означает для нас, что, будучи интеллектуалами, мы не должны крестить того, кто не хочет быть крещеным. Скорее, он понял, что говорил Аристотель, и выразил собственное мышление аристотелевскими понятиями, не повторяя того, что утверждал Стагирит, а создавая через взаимодействие Евангелия с античными текстами новую мысль. Так, например, он перешагивает через категорию субстанции, выразительный критерий реальности, достаточный по Аристотелю, посредством текста Исхода: «Я есть Сущий» (Исх 3, 14), который станет ключевым для разработки его метафизики, actus essendi, «акт бытия» превосходящий и обосновывающий отдельные, эпизодические тварные формы бытия. Святой Фома разрабатывает новую метафизику с Библией: тем самым он переворачивает аристотелевскую метафизику, проходя через нее и в итоге перешагивая.

В этом смысле мы можем почерпнуть у него образ действия в выработке католической культуры: не «биться о стену», изменяя чужие концепции, не ожесточаться в защите системы, понимаемой как замкнутый круг, но развивать собственную идентичность, выделяя ведущую тему отличий от других культур и вновь увязывая то, что отличает католичество от других, с Евангелием, которое всегда преодолевает любую культуру и открывает новые возможности для распространения. Для того, чтобы суметь творить это плодотворно, необходимо двойное упражнение: в современной нам культуре, в такой, какая она есть; и в священном тексте, священных страницах, в традиции, выработанной и переживаемой Церковью. Так Фома, именно обладая незаурядным знанием Аристотеля, недоступного даже для самых ученых современников, смог категориями и мыслью древнего философа выразить христианское вероучение, которым он сам, в свою очередь, жил и праздновал в культе, нагрузив либо обогатив древние слова новыми смыслами, подчинив и трансформировав их значение и тем самым создав культуру. Таким образом, можно выявить присущие в любой культуре семена Евангелия — semina Verbi — и подлинную жажду Абсолюта, которое она выражает в том, кто традиционно, возможно, поверхностно, воспринимается как «дальний». Тем не менее мы также в состоянии понять, почему тот человек не пришел и не мог прийти к Евангелию.

Одна из причин современного неверия — нехватка «пористости» или взаимной коммуникации в разных сферах человеческой рефлексии с собственно верой и языком Церкви, в мире, где нас друг от друга разделяют экраны[14]: поэтому многим кажется, что невозможно быть христианами и при этом образованными людьми, так как приходится выбирать между тем, чтобы жить в наше время, или ностальгировать о прошлом положении дел. Вклад в восстановление такой коммуникации, истинного диалога между культурами — неисчерпаемый источник богатства для любой общины и, как кажется, приоритет нашей эпохи. На этом настаивал еще Павел VI: «Разрыв между Евангелием и культурой, без сомнения, драма нашего времени, так же, как это было раньше. Следует, поэтому, приложить все усилия для достижения плодоносной евангелизации культуры, — если быть более точным — культур. Они должны возродиться заново благодаря встрече с Благой Вестью. Но этой встрече не произойти, если Благая Весть не будет им возвещена»[15].

В преемственности

Другое важное наследие мысли Аквината — осознание, что мы дети поиска, начавшегося не с нас: не мы вершина или кульминация мышления, но мы движемся по пути многих, совершая совместное усилие, предваряющее и сопровождающее нас, и которое последует за нами. Нет абсолютного «я мыслю»: существует «я мыслю вместе с тобой», где «я» и «ты» взаимно обращаются друг к другу: идентичность личности и, следовательно, мышление основаны на взаимодействии.

Нас несет традиция — в наилучшем значении этого термина, — вклад в которую внесли все поколения. Фома выражается так: «Древние философы медленно, почти шаг за шагом, приблизились к познанию истины»[16].

Напротив, современный мир находит свой код у Декарта, который в начале Рассуждения о методе, рассказав о растерянности, в которой пребывал после посещения множества самых разных школ, однажды принял решение пойти новым путем[17]. Отсюда начнется новый способ отношения к опыту, исходя от субъекта. Чувство уникальности, индивидуальности и неповторимости личного опыта, прославленного еще Лютером через свободное исследование Писания и недооценку церковного посредничества, в итоге увенчается триумфом в постгегельянском видении историзма, в претензии каждого возвести в тот момент историю на вершину мышления как наиболее зрелое проявление духа. В мифе об истории как прогрессе таится презумпция, что ее кульминация — правильная интерпретация или, выражаясь банальным языком школ, в актуальном состоянии проблемы: кульминация истории в самой истории.

Самомнению «я мыслю» мы предпочтем благодарность за тех, кто мыслил до нас. Не чтобы повторять их, но чтобы понять и тем самым возродить их интуитивные идеи в мире, пусть и очень отличном от того, в котором жили они. Наследие, продолжающееся бесконечно.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] На самом деле дата рождения Фомы неизвестна. По-видимому, он родился между 1224 и 1226 годом; известен точный день его смерти: 7 марта 1274 года на пути на II Лионский Собор. Причислен к лику святых в 1323 году Папой Иоанном XXII. Cfr J. A. Weisheipl, Tommaso d’Aquino. Vita, pensiero, opere, Milano, Jaca Book, 2016.

[2] «Veritas ex diversitate personarum non variatur, unde, si aliquis veritatem loquitur, vinci non potest cum quocumque disputet» (Expositio in Iob, XIII, 19).

[3] В Summa все толкуется, исходя от Бога: либо потому что Он Сам — Бог, либо порядок говорит о Нем как о начале и конце. Cfr Summa Theologiae, q. 1, a. 7: «Omnia autem pertractantur in sacra doctrina sub ratione Dei vel quia sunt ipse Deus; vel quia habent ordinem ad Deum ut ad principium et finem». Еще: «Omnia quae sunt a Deo ordinem habent ad invicem et ad ipsum Deum» (ivi, I, q. 47, a. 3). Как известно, Данте в Рае, I, 103–105, подхватит это утверждение, возвысив его на высочайший поэтический уровень: «Все в мире неизменный / Связует строй; своим обличьем он / Подобье бога придает вселенной» (Пер. Лозинского М. Л. — Прим. пер.). Поэтому святой Игнатий Лойола, изучавший Фому в Париже, смог «искать и находить Бога во всех вещах», сделав это делание смыслом и целью собственной духовности.

[4] «Чиста» — значит, не смешана с другими сторонними соображениями (политическими, интеллектуальными, академической выгоды); «мирна», как соратница мира, орудие диалога, направлена к поиску истинного и справедливого в мыслях каждого человека, даже если все это далеко от личной позиции, и потому что о ней не кричат и не размахивают, словно мечом. Следовательно, у нее совсем иные качества.

[5] M. Villey, La formazione del pensiero giuridico moderno, Milano, Jaca Book, 1986, 121. Здесь речь идет, в частности, о праве, понимаемом как практическая наука, основанная на цели, а не как теоретическая, то есть построенная исходя из принципов.

[6] Здесь Фома отсылает к святому Павлу, который, обращаясь к коринфянам, утверждает, что: «Я питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах» (1 Кор 3, 2). См. Prologus Summa.

[7] Тезис Антонио Грамши на сей счет слишком известен, чтобы его приводить дословно.

[8] «Подлинным основателем Парижского университета был Папа Иннокентий III, а его дальнейшее развитие обеспечили своим руководством и попечением преемники Иннокентия III и прежде всего Григорий IX. Парижский университет мог бы возникнуть и без вмешательства Пап, но невозможно представить, кто обеспечил бы ему исключительное место в ряду всех средневековых университетов, если не учитывать активное вмешательство и четко определенные религиозные замыслы папства» (Э. Жильсон, Философия в средние века: От истоков патристики до конца XIV века: Пер. с фр. / Общ. ред., послесл. и примеч. С. С. Неретиной. — М: Республика, 2004. — С. 297). Автор продолжает: «Он был элементом Вселенской Церкви точно в такой же степени и точно в таком же смысле, как священство и империя» (Там же, с. 299).

[9] «Нет, например, ни одного крупного произведения св. Фомы Аквинского — за исключением, возможно, только «Суммы против язычников» (Summa contra gentiles), — которые не были бы непосредственным результатом его преподавательской деятельности или явно задуманы в целях обучения» (Э. Жильсон, Философия в средние века, с. 301–302).

[10] «Locus ab auctoritate infirmissimus» (Summa Theol., I, q. 1, a. 8, ad 2).

[11] «Аристотелевская система показывает возможность предложить комплексное и органическое видение физических и метафизических законов мира, полностью отказавшись от содержания Откровения и традиционной христианской мысли» (M. Fumagalli Beonio Brocchieri — M. Parodi, Storia della filosofia medievale. Da Boezio a Wyclif, Roma — Bari, Laterza, 1996, 262). И Шеню утверждает: «Сам аристотелевский универсум казался несовместимым с христианской концепцией мира, человека, Бога; никакого творения, вечный мир, предоставленный детерминизму, без предусмотрительного Бога, знающего его возможности, человек, привязанный к материи и смертный, как и она, человек, чье нравственное совершенство остается чуждым религиозным ценностям. Философия, обращенная к земле, отрицанием образцовых идей отрезала любой возможный путь к Богу и обратила на саму себя свет разума» (M. D. Chenu, Introduzione allo studio di San Tommaso d’Aquino, Firenze, Libreria Editrice Fiorentina, 1953).

[12] In PL 211, 34.

[13] Именно так он назвал свою книжечку, De periculis novissimorum temporum, в которой бичует маловерие своих времен, когда последователи новых орденов, францисканцы и доминиканцы, поступают в университеты как студенты и даже занимают кафедры, движимые нездоровым интеллектуальным curiositas, и ведут необычный и соблазнительный образ религиозной жизни.

[14] Cfr. Ch. Taylor, L’età secolare, Milano, Feltrinelli, 2009, 44. Сочинение этого католического автора — пример актуализации метода и перспективы святого Фомы, того, чего обычно не хватает в современности. Каждый склонен замыкаться в своей сфере, в собственном университете, собственном мире, и тем самым определяется общее обеднение мышления.

[15] Павел VI, св. Evangelii nuntiandi, п. 20.

[16] Summa Theol., I, q. 44, a. 2: «Antiqui philosophi paulatim et quasi pedetentim intraverunt in cognitionem veritati». В этом фрагменте мы видим самую настоящую историю философии: от досократиков, уверенных в причине материи, до Платона, не занимавшегося проблемой материи, наконец, до Аристотеля, определяющего субстанцию как фундаментальную категорию. В сочинении святого Фомы об ангелах De substantiis separatis его история философии обогащается с учетом позднейшего развития науки, а именно выделяются достижения и апории арабской философии. Фома считается частью гуманитарной истории, не ограниченной исключительно christianitas, а всецело устремленной на поиск истины. В этой перспективе полезной стороной генерального рывка служат даже ошибки.

[17] Cfr S. Th. Bonino, «Être thomiste», in B.-D. de La Soujeole — S. Th. Bonino — H. Donneaud, Thomistes ou de l’actualité de Saint Thomas d’Aquin, Paris, Parole et Silence, 2003, 15.