Джеймс Хэнви SJ

Пастырский стиль и простая речь Папы Франциска побуждают многих — как сторонников, так и критиков — считать его скорее «пастырем», чем философом (подобно св. Иоанну Павлу II), или богословом (подобно Бенедикту XVI). Мало внимания уделяется такому аспекту нынешнего понтификата, как взгляд Франциска на богословие. По мнению Папы, оно нуждается в обновлении, чтобы действенно служить церковной миссии в современном мире. В апостольской конституции Veritatis gaudium и в Речи на Папском богословском факультете Южной Италии Папа Франциск начертал программу, гораздо более обширную, чем просто обновление богословских исследований. Автор статьи — богослов, секретарь в Секретариате по служению веры при Генеральной курии Общества Иисуса.

 ***

«Я думаю, что богословские исследования очень важны. Это незаменимое служение в церковной жизни»[1].

Истекшее десятилетие — понтификат Папы Франциска — было для Церкви временем повышенной активности и непростых вызовов. Внутреннее обновление и синодальность, апостольская открытость навстречу другим вероисповеданиям, работа с конфликтами и нарастающими последствиями экологического кризиса — во всем этом проявилась забота Папы о церковной миссии. Его пастырский стиль и простая речь побуждают многих — как сторонников, так и критиков — считать его скорее «пастырем», чем философом, как св. Иоанн Павел II, или богословом, как Бенедикт XVI. Хотя стиль Франциска действительно уникален, ошибкой было бы преуменьшать и недооценивать интеллектуальную глубину и богословские прозрения, формирующие его учение и его действия. Франциск — первый Папа неевропеец в современной эпохе, и, во многих отношениях, мы до сих пор еще только приспосабливаемся к вытекающим из этого факта новым перспективам и новому опыту.

Малоизвестным аспектом нынешнего понтификата остается взгляд Франциска на богословие. По мнению Папы, оно нуждается в обновлении, чтобы действенно служить церковной миссии в современном мире. Какую пользу доставляет Церкви нынешнее состояние богословия, разнообразие богословских школ и применяемых методологий? Но вопрос не в количестве: разве найдем мы в церковной истории эпоху без богословского плюрализма? Плюрализм и разнообразие не вредят христианскому богословию, а обогащают его. Хотя необходимо внимательное распознавание, очевидно, что живая вера растет и углубляется в соприкосновении с разными культурами. Как нас учит синодальный процесс, миссия — это взаимоотношение: все части Церкви — миссионеры друг для друга.

Проблема, скорее, в том, где сегодня обретается формальное богословие и кому оно служит. В нашей культуре у богословия есть две площадки: университет и семинария. Несомненно, многие богословские факультеты работают в полную силу как в университетах, так и в семинариях, но в самой сердцевине формального богословия присутствует дилемма. Чтобы ее высветить — возможно, несколько утрируя, — отметим, что в обеих этих средах действуют два процесса, весьма различных, но равно проблематичных.

В университете богословию грозит опасность замкнуться в границах собственных аргументов и академических диспутов, напряженно пытаясь отстоять свое место внутри светской академической культуры, продемонстрировать свою интеллектуальную значимость. Следствием станет утрата связи с собственными истоками и реальной жизнью Церкви. Подобно Нарциссу, влюбившись в собственную искусную риторику и собственные концепции, такое богословие постоянно ищет престижа и признания и не решается спорить с предрассудками и модными веяниями из страха потерять свое место в пышном строю академического мира, внутри которого все университеты считают себя обязанными конкурировать, подпитывая миф о власти и социальном превосходстве.

В семинарии, не менее подверженной идеологическому и культурному влиянию, богословие может почувствовать себя в осаде, и тогда оно возводит церковные стены, и становится жертвой бесплодной замкнутости: исследования вращаются вокруг непререкаемых тезисов пресного катехизиса. Такое «богословие из крепости» дает ощущение безопасности, особенно когда формирует позицию «Церковь против мира». Однако оно не способно иметь дела со сложностью цифрового и глобального мира и его «пост-правдой», не может разоблачить ложные обещания «спасения», даваемые рынком и наукой. Бастион осажденной крепости дает иллюзию выживания и непорочной верности, но для живой веры это непригодная стратегия. В социальном смысле он превращается в туристическую достопримечательность, в музей, а защитники такой веры — в музейных работников. Что же касается богословского аспекта, то, приписывая себе роль хранителей Божьего Откровения и принимая власть альтернативного и более безопасного учительства, они тешат себя иллюзией, что самого Бога взяли в плен. Чудесная свобода Божьего милосердия, движимая благодатью, низведена до исключительной собственности самозваных хозяев.

В обоих случаях богословие разочаровывает Церковь и ее членов, когда они ищут смысл своей веры, потому что желают для себя такой жизни и таких духовных практик, в которых выражены «основания надежды». Итак, идет ли речь об университетских или о семинарских аудиториях, богословие должно быть не только наукой (scientia), но и мудростью (sapientia), по слову Августина. Богословию требуется умение воздавать должное чувству верных (sensus fidelium). Иными словами, нам нужно богословие, построенное на молитве, всегда стоящее перед неисчерпаемой тайной Единого и троичного Бога, ослепленное светом Христа, распятого и воскресшего, потрясенное безбрежной благодатью Святого Духа. Такое богословие знает, что Церковь, хотя и раненная злоупотреблениями и случаями коррупции, все-таки способна изумить мир состраданием и заботой об изгоях и слабых и упорствует в своем служении, даже если государственные власти о нем забыли и СМИ не уделяют ему внимания. Такова Церковь в синодальном пути, живущая тем, что свыше: прощением и милосердием, состраданием и покаянием. В бедности, в общении с каждым поколением: прошлым, настоящим и будущим — она черпает из живительного источника своих таинств. Каждый день она совершает перемену сердца, ума и духа (metanoia), обновляет свой взгляд на мир с любовью Христовой: смотрит Его глазами[2]. В пустыне разрушенных и дискредитированных учреждений, чьи обломки загромождают публичное пространство, среди руин войны с ее незалеченной памятью, шатких демократий и авторитарных режимов, это — Церковь. Мир продолжает в ней нуждаться и надеется, что она будет жить.

В чем состоит миссия богословия?

В апостольской конституции Veritatis gaudium (VG) и в Речи на Папском богословском факультете Южной Италии Папа Франциск начертал программу, гораздо более обширную, чем только обновление богословских исследований[3]. В обоих документах он описывает миссию богословия: оно должно быть ориентировано на евангельскую миссию Церкви, обозначенную в Evangelii gaudium; черпая из динамичных источников предания, пусть богословие не превращается в узкое самодостаточное предприятие, но живет плодотворной силой Откровения, служа миссионерской Церкви[4].

В центре картины, очерченной Понтификом, — Иисус Христос, источник истины, искупления и надежды для человечества. Богословская истина всегда больше, чем рациональное и логичное исследование наших знаний о Боге и об Откровении Божием во Христе. Предание всегда больше предложений, определяющих и сохраняющих грамматику и содержание церковной веры. Это община, состоящая из многих поколений, интерсубъективная, живая и развивающаяся; это вселенское (католическое) общение (communio), укорененное в местных культурах, но и превосходящее их в жизни Церкви (ecclesia). Истина — это, прежде всего, личная и межличностная встреча с живой реальностью — Иисусом. Эта реальность, питаемая жизнью Святого Духа, явлена в жизни народа Божия, распознается в преемственности и прерывистости истории спасения.

Поскольку богословие участвует в евангельской миссии Церкви, оно является также встречей с человечеством и с человеческими культурами. Фактически эта встреча всегда творческая, потому что Евангелие придает свою форму всему истинно человеческому. Следовательно, евангелизация — это не только свидетельство о Христе и провозглашение спасительного Евангелия, но она сберегает то доброе, благородное и ценное, что есть в человеческих культурах, которым она одновременно несет новизну Христову. Чтобы быть на это способной, Церковь должна знать историю культуры и понимать, в какой форме передается Евангелие. Таким образом, пусть реальность Христа «пропитает силой того же Евангелия образ мыслей, критерии суждения, нормы поведения; коротко говоря, пусть вся культура человека будет пронизана Евангелием»[5]. Культура, проистекающая из встречи с Евангелием, должна быть основана на целостном гуманизме[6]. Это требует от Церкви постоянно самокритичного сознания, гарантирующего, что радикальная и плодотворная сила Евангелия не будет ослаблена и не подвергнется эксплуатации. Богословие не должно поставлять оправдания для империализма народов — культурного, экономического, политического. В противном случае, вместо того чтобы быть источником освобождения и внутренней критики, оно попадет в рабство[7].

Описывая это обязывающее призвание богословия, Папа Франциск выделяет несколько центральных элементов.

Прежде всего, богословие должно включать в себя духовное измерение; должно преодолеть разрыв между богословием и пастырством: «Встреча между учением и пастырством не факультативна, а обязательна для богословия, намеренного быть церковным»[8]. Богословие должно быть радикально воплощенным, не отворачиваться от страданий и испытаний народа. Богословию надлежит: a) не становиться рядовым академическим департаментом, но оставаться на службе у Церкви; b) признать, что жизнь каждого человека — сама по себе источник богословского размышления, который нельзя игнорировать. Таким образом, богословие должно сообразовываться с тайной Христа, воплощенного и воскресшего, пребывающего в жизни верного и святого народа Божия. Вот контекст, необходимый для понимания sensus fidelium, основополагающий для зрелой синодальности, чье богословие постоянно развивается[9].

В этом контексте VG говорит о богословском образовании и о самом богословии как о «своего рода провиденциальной культурной лаборатории, где Церковь упражняется в действенном истолковании реальности, которая проистекает из события Иисуса Христа и питается дарами мудрости и знания»[10]. Здесь богословие из деятельности чисто рациональной переходит в такую, какую можно засвидетельствовать в жизни по церковной вере. И, соответственно, понимает себя как деятельность, основанную на пневматологии, на жизни Духа.

Богословие, занятое вопросами и потребностями жизни, должно также быть «богословием распознавания», отличать послание жизни от форм его передачи и способов, какими оно кодифицируется с помощью культурных элементов: «Если не упражняться в этом распознавании, так или иначе мы предадим содержание послания»[11]. Чтобы взяться за эту работу, богословию требуется интеллектуальное смирение: это расположение не только подобает всякому, кто старается постичь Бога (а Он «всегда больше», semper maior), но и оптимально согласуется с обширностью человеческого опыта, созерцаемого богословием. Кроме того, как все дисциплины, богословие достигает истинного познания и понимания, только когда признает собственные границы и открывается навстречу ресурсам, поставляемым другими дисциплинами. Богословие — это непременно междисциплинарная и трансдисциплинарная деятельность, но, согласно VG, богословие должно черпать сведения из других, небогословских дисциплин, если хочет исполнять свою миссию. Созерцание провиденциального и спасительного действия Божия в мире требует этой открытости[12].

Далее, такое богословие готово принять разнообразие выражений и форм, в каких Евангелие укореняется в культурах — инкультурируется. Как мы уже заметили, есть законный плюрализм, порождаемый силой Откровения. В этом отношении богословие размышляет о трудностях и конфликтах таким образом, чтобы благоприятствовать более глубокому «единству во многих формах, порождающему новую жизнь». Это дело примирения — не приведение к общему знаменателю, не господство одной культурной формы над другой, а постижение спасительного и благовествующего действия Духа в разнообразных выражениях и формах, да будет явлена реальность Единого Христа[13]. Речь не о синтетической редукции, а о примирительном восхождении к более полному постижению Истины: это парадигма Пятидесятницы. Богословие также должно осознавать собственные культурные предпосылки и таким образом формировать для Церкви глубочайшую вселенскость (католичность). Служение примирения — не только для Церкви, но и для мира в целом[14].

Характеристики обновленного богословия

В Речи на Папском богословском факультете Южной Италии Папа исходит из VG и называет четыре характеристики обновленного богословия, служащего Церкви и миру:

1) Богословие принятия и диалога. Совершенно очевидно, что немалая часть понтификата Франциска связана с открытием площадок для диалога с миром и другими религиями. Так, часть глобального процесса синодальности открывает такие пространства внутри Церкви. Диалог — не только предварительное условие для понимания, но и составная часть примирения. Надо отметить, что Папа Франциск не просто старается облегчить диалог между религиями и нациями, особенно там, где есть напряженность и конфликты, но расширяет и поощряет диалог внутри Церкви. Поэтому неудивительно, что одобряемое Папой богословие принятия и диалога не сосредоточено на апологетике или прозелитизме: оно должно корениться в любви Бога к миру, явленной в Иисусе Христе, и поддерживать антропологию, которая признает, что каждое человеческое сердце ищет этой любви. Итак, богословие есть прежде всего слово о любви, предлагаемой как принятие. Оно также дает выражение богословско-философскому фундаменту действий Папы Франциска. Оно основано на онтологии отношений и взаимоотношений, на общении (communio), вписанном в саму природу творения и человечества. Четко и явно такое богословие просматривается в энцикликах Laudato si’ и Fratelli tutti.

В соответствии с этим методом богословие диалога и принятия должно претворяться в конкретную деятельность, в герменевтику проживаемой жизни. Исследовательский метод — изучение великих религиозных текстов христианства и других мировых религий. Герменевтика — внимание к определенному времени и месту и его вопросам, проблемам и разделениям. Следовательно, богословие становится процессом распознавания. Старается обнаружить тайну Христа и найти ее черты в повествовании, которое составляет каждую человеческую жизнь и проходит через все творение (ср. Кол 1, 15–22): движение нисхождения и восхождения, где искупительный образ креста виден как присутствующий сейчас во Христе воскресшем и распятом. Это «диалогическое» движение — процесс «духовной этнографии»; оно позволяет богословию работать изнутри человеческой реальности и отвечать на нее. Практикуемое таким способом, богословие избегает «вавилонского синдрома», то есть неумения не только понять, но и услышать другого.

2) Богословие слушания. Герменевтика жизни подразумевает и влечет за собой осознанное слушание. Это попытка не только «услышать» сказанное, но и понять в контексте как его историю, так и опыт. По этой причине слушание должно быть тесно связано с культурами, народами и их повествованиями. Это значит заботиться обо всех поколениях, особенно о молодых: слушание позволяет им вносить свой вклад в общину[15].

Богословие слушания и диалога христологически детерминировано. В Писании Христос погружен в слушание и в диалог со всем спектром Своей культуры. Он тесно связан с Преданием, откуда черпает собственное самосознание и самосознание Своего народа. Встреча со Христом, Который предлагает нам спасение, всегда имеет диалогическую структуру. Это никогда не монолог: «В монологе все мы теряем, все»[16].

3) Междисциплинарное богословие: нравственные и духовные требования. «Богословие принятия» требует способности толковать и распознавать, поэтому нужны богословы, умеющие работать вместе междисциплинарным образом. Здесь круг «богословов» включает в себя священников, монашествующих и мирян, мужчин и женщин. Укорененные в Церкви, они открыты навстречу «неисчерпаемой новизне Духа» и умеют избегать «самодостаточной, соревновательной и фактически ослепляющей логики, которая нередко встречается в наших академических заведениях и прячется порой в стенах богословских школ»[17].

Это богословие принятия, диалога, слушания и распознавания требует нравственных, духовных и человеческих, а не только интеллектуальных дарований. Нужны сострадательные мужчины и женщины, открытые навстречу скорбям и потребностям других. Не сострадая и не общаясь с реалиями жизни людей, не слушая насущного вопля нашей биосферы, богословие станет чисто умственным упражнением. Не питаясь молитвой, оно теряет не только собственную душу, но и ум, и способность давать христианское истолкование реальности. Не видит славы и красоты Бога, спасительно присутствующего и действующего во всем. Богословие «увязнет в привилегированных условиях, если из предосторожности поставит себя вне мира, не разделяя никаких рисков с большинством человечества»[18]. Междисциплинарная работа также нуждается в свободе и в готовности постоянно пересматривать и переосмысливать Предание, продолжать задавать вопросы, потому что Предание — это река живой веры.

4) Сетевое богословие. Определение «сетевое» означает, что богословие должно браться за междисциплинарную работу. Однако это слово относится и к построению отношений и совместных компетенций и концепций церковными университетами, которые — на свой лад — свидетельствуют об «инклюзивном и братском обществе». Папа рассматривает все эти уровни «плетения сетей» как евангельский труд, то есть «в общении с Духом Иисуса, а это Дух мира, Дух любви, действующий в творении […]. Междисциплинарность и плетение сетей способствуют распознаванию того, как Дух Воскресшего присутствует в реальности»[19].

«Солидарность со всеми, кто потерпел крушение в истории»

В 1990 году Конгрегация вероучения дала определение «церковному призванию богослова»[20]. Очевидно, что Франциск исходит из этого определения, говоря о призвании богословия и богослова. Теперь речь не идет о круговой обороне, потому что наша Церковь — миссионерская, евангельская, осознающая свои обязательства перед миром, особенно перед бедными, покинутыми и страдающими. Труд богослова обретает иные очертания: теперь он не только спекулятивный, но и деятельный, преображающий. Богословие вместе со всеми остальными академическими и социальными институтами трудится ради устойчивого блага людей и окружающей среды. Если именно так понимать служение богословия, что требуется от богослова? Здесь Франциск выступает с критикой «профессионального» богословия, почти не покидающего университетских стен и ведущего конкурентную борьбу за ресурсы и академический престиж. Папа также отвергает инструментальный подход: когда на богословие смотрят как на часть подготовки к церковному служению, оно с легкостью превращается в элемент репутации или сводится к катехизису, только повыше рангом и с апологетическими целями.

В речи на Международном богословском конгрессе в Аргентине в 2015 году Папа Франциск описал три характеристики богослова:

1) Богослов в первую очередь сын своего народа. Это — источник и ресурс для богословия, который богословы призваны разрабатывать; это почва, где укоренено богословие и откуда оно черпает самопонимание.

2) Богослов — это верующий. Папа «бросает вызов» тем, кто пытается заниматься богословием «безразлично к вере», как любым другим академическим предметом. Не жертвуя интеллектуальными требованиями и изучением других дисциплин, необходимых современному богословию, ответственному и укорененному в реальности, богослов старается познать Бога и признает, что без Бога не может жить. Этот Бог являет Себя во Христе, «присутствует как слово, молчание, рана, исцеление, смерть и воскресение. Богослов знает, что его жизнь отмечена этим знаком, этой печатью, пробудившей в нем жажду, беспокойство, любознательность, саму жизнь […] Тот не богослов, кто не скажет: „Не могу жить без Христа”»[21].

3) Богослов — это пророк. Богословие начинается со слушания Бога и Святого Духа, действующих в жизни верного народа Божия и в мире. Если богослов призван быть пророком, то прежде всего он призван быть учеником. Кризис современного общества — это и кризис веры. Общество думает, что может обойтись без веры в Бога и верит только в себя. Отсюда трещина в личном и общественном самосознании. В этой ситуации отчуждения — духовного, а не только социального — богослову поручена пророческая миссия: исцелять разделения. Вера предоставляет в его распоряжение богатство прошлого и зов будущего. В этом смысле богослов еще и глашатай истории спасения, он свидетельствует о спасительном действии Бога в истории (Предание) и о будущем, обещанном во Христе. Пророческое видение всегда отмечено эпистемологической эксцентричностью, потому что это теоцентричное видение, то есть в центре — Бог. Пророческое дело богословия — применять эту перспективу ко всему. Поэтому богословие исходит не только из реалий мира, но и из молитвы: «Это взаимность между Пасхой и столькими людьми, чья жизнь не реализована, и они спрашивают: „Где Бог?”»[22]. Богословие живет под взглядом Того, Кто творит все новое[23].

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Франциск, Видеопослание к Международному богословскому конгрессу в Папском католическом университете Аргентины, 1–3 сентября 2015 г.

[2] Пастырская конституция Gaudium et spes, 1–3.

[3] В англо-саксонском академическом мире звучат многочисленные призывы к обновлению богословия, исходящие из различных «школ» и конфессий. Например, A. Louth, Discerning the Mystery: An Essay on the Nature of Theology, Oxford, Clarendon Press, 1989; E. Farley, The Fragility of Knowledge: Theological Education in the Church and the University, Philadelphia, Fortress Press, 1988. Более полемический обзор современного положения дел в США представлен здесь: M. Faggioli — M. Hollerich, The Future of Academic Theology: An Exchange, в Commonweal 145, 9, 2018, 7; e J. M. Ashley, Renewing Theology: Ignatian Spirituality and Karl Rahner, Ignacio Ellacuría, and Pope Francis, Notre Dame, Notre Dame University Press, 2022.

[4] Такое евангельское богословие не считает своей главной заботой ни апологетику, ни учебники. Ср. Франциск, Слово на встрече на тему «Богословие после „Veritatis gaudium” в условиях Средиземноморья», организованной Папским богословским факультетом Южной Италии, 21 июня 2019. Ср. также P. Di Luccio — F. Ramirez Fueyo, Teologia e rinnovamento degli studi ecclesiastici. Le indicazioni di Francesco nel discorso di Posillipo, в Civ. Catt. 2019 III 471–481.

[5] VG 2, где процитировано: Франциск, Видеопослание, цит.

[6] VG 4.

[7] Ср. E. A. Foster, African Catholic: Decolonization and the Transformation of the Church, Cambridge, MA, Harvard University Press, 2019; A.Tomaselli — A. Xanthaki, The Struggle of Indigenous Peoples to Maintain their Spirituality in Latin America: Freedom of and from Religion(s), and Other Threats, в Religions 12, 10, 2021, 869.

[8] Франциск, Видеопослание, цит.

[9] На эту важную тему ср. Международная богословская комиссия, «Sensus Fidei» в жизни Церкви, 10 июня 2014; O. Rush, The Eyes of Faith, Washington D.C., Catholic University of America Press, 2011.

[10] VG 3.

[11] Франциск, Видеопослание, цит. Ср. VG 4, где обозначены три измерения, необходимые для евангельской миссии Церкви: распознавание, очищение, реформа.

[12] VG 4, b e c.

[13] VG 4, d.

[14] Там же.

[15] Ср. Франциск, Послесинодальное апостольское обращение Christus vivit, 65.

[16] Франциск, Слово на встрече на тему «Богословие после „Veritatis gaudium” в условиях Средиземноморья», цит.

[17] Там же.

[18] Там же.

[19] Там же.

[20] Конгрегация вероучения, Руководство Donum Veritatis о церковном призвании богослова, 24 мая 1990 г.

[21] Франциск, Видеопослание, цит.

[22] Там же.

[23] Там же.