Бенуа Вермандер SJ

Критическое исследование рукописей Паскаля, предпринятое более пятидесяти лет назад, существенно обновило их интерпретацию. Французский философ разработал «геометрию» нашего, человеческого, внутреннего пространства — неизмеримого и всегда неуловимого. Эта геометрия предоставляет место случайности: чтобы углублялось желание, возникало решение, оформлялось намерение. По сей день учение Паскаля, одновременно твёрдое и подвижное, служит основанием для одного из способов жить по вере в мире, устроению которого способствовал он сам, предтеча информатики и математического анализа.

***

В июле 2017 года Эудженио Скальфари, основатель ежедневной газеты La Repubblica, в интервью с Папой Франциском упомянул о желании Блеза Паскаля (1623–62) умереть в больнице для бедных. Франциск ответил: «Я тоже думаю, что он заслуживает беатификации». Парадокс: понадобился Папа-иезуит, чтобы решиться на столь позитивное суждение о Паскале… Возможно, термин «беатификация» не следует понимать буквально, но Папа имел в виду, что в Паскале можно видеть пример и важный источник духовного вдохновения для сегодняшнего мира. Среди причин, по которым на автора «Мыслей» долго смотрели с подозрением, история с «Письмами к провинциалу» занимает важное место. Несмотря на блестящие качества текста, на самом деле это «литературная мистификация»: автор манипулирует цитируемыми текстами, не понимая ни подхода, ни вдохновения казуистов[1].

Но можно подумать и о том, что труд, проделанный Паскалем в той ситуации, стал подспудным приготовлением к переосмыслению оснований для веры и христианского действия в мире, вступающем в эпоху науки и модерна — это переосмысление прослеживается повсюду в «Мыслях». Критическое исследование рукописей Паскаля, предпринятое более пятидесяти лет назад, существенно обновило их интерпретацию. Хотелось бы здесь кратко изложить несколько выводов из этого исследования, чтобы показать, что в Паскале современный мир обретёт идеального собеседника.

Интеллектуальное приключение, духовное преображение

Есть много свидетельств о личном пути Паскаля. Прежде всего, вспомним, как он воспринимает и оценивает физические страдания, вызванные его болезнью. Восхитительная «Молитва к Богу о добром употреблении болезней» — одно из этих свидетельств. Паскаль думает в страдании и думает о страдании. Нечто подобное тому, как состояние его здоровья влияет на ритм и содержание мысли, мы находим отчасти у Витгенштейна (см. всю вторую часть «Философских исследований») и очень отчётливо — у Симоны Вейль. В Паскале укрепляется и активизируется любовь к бедным и бедности, на что указывают факты, приведённые в его биографии старшей сестрой Жильбертой Перье. Эта предпочтительная любовь к бедным питает социальную совесть, выражающую себя в новых для той эпохи формах, таких как проект «пятиэтажных карет» — первая городская система общественного транспорта. Твёрдое намерение умереть в «Больнице для неизлечимых», чему смогли помешать только его физическое состояние и защита семьи, не рождается в тоске на последнем издыхании, а, наоборот, проходит через целую жизнь.

То, как в нём динамично связаны интеллектуальные и духовные рассуждения, проявляется в незаконченности «Мыслей», которая парадоксальным образом способствовала успеху. Открытость текста заставляет автора постоянно возвращаться к размышлению над тем, как текст устроен. Паскаль всю жизнь изучал техники убеждения: желаемое воздействие на читателя неотделимо от содержания мысли, которую автор хочет передать читателю. Иными словами, у Паскаля «формы демонстрации напрямую зависят от природы преподаваемых им истин»[2]. Именно эта черта в нём объединяет литератора, исследователя и мыслителя. Для каждого произведения он изобретает подходящий язык, в том числе для своих последних геометрических трудов: «На самом деле при составлении трактата по геометрии приходится решать проблемы унификации столь же сложные, как и в случае с романом или театральной пьесой»[3].

Паскаль открывает для себя Монтеня в «светский» период (1648–54); это чтение способствует перемещению интереса с наук на «изучение человека»; Паскаль обнаруживает, что «ещё меньше [людей] изучают [человека], чем геометрию» (S 566 — LG 581 — B 144[4]). В 1654 году, вследствие ДТП в карете, Паскаль переживает интенсивный мистический опыт, следы которого сохранились в «Мемориале». «Скрытый Бог» становится «ощутимым сердцу» (S 680 — LG 397 — B 277). В марте 1656 года с десятилетней племянницей Паскаля, Маргаритой Перье, случается чудо: в часовне монастыря Пор-Рояль заживает повреждённый глаз — от прикосновения реликвария, якобы содержащего шип из Христова тернового венца. Вероятно, именно это событие побудило Паскаля приступить к написанию «Апологии христианства», которая останется незавершённой. Рукопись «Апологии» известна нам под названием «Мысли».

«Правильно мыслить»

По рукописи видно, каким методом работает Паскаль. На больших листах бумаги он записывает размышления, наброски, проекты, иногда развёрнутые тексты, а затем классифицирует их: разрезает большие листы и распределяет отрезки по тематическим папкам[5]. Исследователи Жан Меснар и Филипп Селье обнаружили, что автор в дальнейшем расширял эти черновики. Паскаль «начинает с отрывочного размышления, параллельно обтачивая каждый камень и постепенно укладывая камни один на другой, согласно замыслу, который тоже вырисовывается постепенно — и так выстраивается архитектурное произведение»[6]. Это значит, что краткие фрагменты следует, как правило, считать элементами более обширного проекта и прочитывать их в его свете.

К счастью, первой заботой старшей сестры, Жильберты Перье, было организовать копирование рукописей брата. До нас дошли две копии, тем более ценные, что манускрипт нам известен только в очень изменённом виде: в XVIII веке бумаги снова были разрезаны и приклеены на листы тетради. Именно копии, предшествующие разрезанию рукописи, лежат в основе сегодняшних авторитетных изданий. Эти копии (C1 и C2) содержат сходную часть, состоящую из 27 папок, и у каждой есть название. Эти названия находим в оглавлении, которое составлено Паскалем и, очевидно, представляет собой последнюю стадию проекта «Апологии». Они соответствуют кластеру из почти 400 фрагментов, порядок расположения которых восходит к Паскалю. Но две копии содержат ещё один кластер из трёх десятков папок без названия, классифицируемых в разном порядке в C1 и C2.

Размышление над структурой текста неотделимо от осознания авторского замысла. Речь идёт об «археологическом изучении мыслительного акта», на двух уровнях: читатель этого фрагментарного текста раскапывает, как археолог, мыслительный акт Паскаля, углубляется в сложный лабиринт напряжённого раздумья, пытаясь выявить составные элементы и фазы. И — второй уровень — это раздумье относится к тому, что на самом деле значит думать, «правильно мыслить»[7]: «Итак, всё наше достоинство состоит в мысли. В ней мы должны искать основание для своего возвышения, а не в пространстве и продолжительности, которых мы не сможем заполнить. Поэтому постараемся правильно мыслить: вот начало нравственности» (S 232 — LG 186 — B 347).

«Правильно мыслить»: Паскаль размышляет, желая объединить все элементы текста в группы, тесно связанные между собой, как этапы решения уравнения в математике. У внимательного читателя возникает вопрос: а мог ли Паскаль вообще справиться с такой амбициозной задачей? Кажется, что фрагменты в беспорядке, но перед нами восхитительное свидетельство формирования мысли в поисках всецелой связности и убедительной силы. Читатель самостоятельно реконструирует связность этой мысли.

Деконструировать уверенность

По-настоящему понять логику и план «Мыслей» можно только поместив их в широкий интеллектуальный контекст. В первой половине XVII века сформировались две теории познания, из которых следовали два взгляда на христианство. Паскаль должен был соотносить себя с этими двумя течениями.

Первое течение можно назвать «христианским рационализмом», но не следует его путать с научным рационализмом XVIII века. Самое прочное философское основание этому течению даёт Декарт. Он требует «отвергнуть всякое познание, если оно лишь вероятно», и приходит к выводу, что поиск истины должен вестись по образцу решения задач в арифметике и геометрии, где недопустима никакая неопределённость[8]. Математическая модель и аргумент cogito позволяют Декарту обрести полную уверенность в человеческом разуме, способном познать вечные истины, созданные Богом[9]. Итак, дедуктивная модель — вот чем пользуются «христианские рационалисты» в науке, философии, богословии и апологетике.

Второе течение называют «христианским пирронизмом»[10]. На самом деле это скептицизм, но сосредоточенный на том, что человек может познать разумом, а не на религиозной истине. Авторитет религии должен быть основан на иных средствах, чем те, что предоставляет разум, поскольку последний обнаруживает свою ущербность во всех наших повседневных делах. Пьер Гассенди (1592–1655) — блестящий представитель этого направления: познание исходит из чувственного опыта, а не из врождённых идей или субстанциальных категорий. Аргументацию христианского пирронизма можно резюмировать так: в повседневной жизни наши действия основаны на суждении о правдоподобии, применительно к историческим событиям мы рассматриваем свидетельства, а в сфере профессиональных компетенций и политики полагаемся на чужой авторитет. Мы должны перенести эти три критерия в религию и получим ту же степень уверенности, какая есть у мнений, определяющих наши обычные дела. Вера, дар Божий, нуждается в человеческой опоре. Она есть уверенность не метафизическая или геометрическая, а нравственная.

Паскаль избирает христианский пирронизм (к немалому недоумению некоторых его друзей из Пор-Рояля, сторонников декартовой философии). Паскаль отвергает геометрические и естественные доказательства бытия Божия, предложенные Декартом. Человек не может познавать Бога геометрически. Всякое познание ограничено, а потому иллюзорно, перед лицом двух бесконечных измерений Вселенной и тем более перед лицом бесконечности Бога, «бесконечно непостижимого» (S 680 — LG 397 — B 233 и др.). «Я» остаётся непонятным и обманчивым, его формируют совместные иллюзии воображения, привычки и самолюбия, и оно не может играть ту роль, какую играет в декартовой системе: «Не знаю, что такое моё тело, мои чувства, моя душа и сама та часть меня, которая думает то, что я говорю, размышляет над всем и над собой и не знает себя лучше, чем прочее» (S 681 — LG 398 — B 194). Человек — разный, колеблющийся, без стабильной природы, которая его определяла бы («Сколько природ в человеческой природе!»: S 162 — LG 120 — B 116), — не может познать даже себя. Будучи смешением животного начала и разума, он на самом деле не принадлежит ни к миру тел, ни к миру духов, и познаёт тот и другой лишь издали (S 230 — LG 185 — B 72). Человек может думать о Вселенной, но не может познать её. И тем более не может познать Бога посредством разума.

Дойдя до этого пункта, мысль Паскаля совершает решающий прыжок: поскольку у человека нет геометрических доказательств бытия Божия, приходится рассуждать на уровне вероятности и правдоподобия[11]. Этот переход от геометрической модели к вероятностной — Паскаль называет её «геометрией случая»[12] — переносит дискуссию на уровень желания и воли. Именно потому что человек носит в себе бесконечное желание полного и вечного счастья, пари Паскаля обретёт всю свою риторическую силу: «Два предмета вы можете потерять: истину и добро, и два предмета вам надо пустить в дело: разум и волю, познание и блаженство; и природа ваша должна избежать двух вещей: ошибки и несчастья. Ваш разум не потерпит большего ущерба, выбрав одно из двух, поскольку выбрать необходимо. По этому пункту сомнений нет. А ваше блаженство? Взвесим приобретение и потерю, поставим на решку, что Бог существует. Оценим эти два случая: выиграв, вы приобретаете всё; проиграв, не теряете ничего. Итак, держите пари без колебаний, что Он существует» (S 680 — LG 397 — B 233 и др.). Мы «в лодке», говорит Паскаль: живые, захваченные существованием, мы обязаны выбирать[13]. Если наше знание ограничено, а природа немощна, идея и желание Бесконечного всё же так вписаны в глубину нашего существа, что любое конечное счастье кажется нам иллюзорным. Поэтому разумно сделать ставку на Его существование и действовать соответствующим образом. Пари Паскаля не о бытии Божием, а о том, разумно ли основывать нашу жизнь на Его бытии.

Желание и решение

Апология Паскаля не ограничивается темой пари. Вторая линия аргументации выводится из самой природы человеческого познания: существует «субъективная уверенность», основанная на привычке и традиции. Паскаль сближает сферу научного экспериментирования со сферой исторического доказательства, чтобы продемонстрировать, что во всём мы опираемся на свидетельства. На свидетельство органов чувств в научном опыте и практической жизни, на свидетельство людей в истории. Есть эпистемологическая ценность у человеческого разума (её отрицают пирронисты), поскольку его опорой служит природа, побуждающая верить в то, что заслуживает доверия, искать счастья и действовать согласно своим интересам. «Природа поддерживает бессильный разум и не даёт ему нести полный бред» (S 164 — B 434 — LG 122).

Важность, придаваемая Паскалем правдоподобию, объясняет ту роль, какую пророчества и чудеса играют в «Апологии христианства». И на этой же важности основано его прочтение Библии: он внимателен к историчности, к литературному стилю, включает библейские истории в глобальный литературный контекст. Подобно своим друзьям из Пор-Рояля, сторонникам перевода Библии на французский, Паскаль изучает Писание, размышляет над ним и молится[14]. Заимствует свои образы из библейского текста. У «Мыслей» стиль такой же, как и у Писания: конкретный, живой. Оглядываясь на Библию, Паскаль охотно укладывает свою мысль в максимы и пословицы. Притчевый, символический, интуитивный язык, близкий людям, становится примером для подражания. «Мысли» написаны в том же стиле, что и Библия — в сердечном стиле.

В области веры роль правдоподобия подтверждена св. Августином: «Ты побудил меня задуматься над тем, что существует неисчислимое количество явлений, в которые я верю, не видя их, не присутствуя при их зарождении, — множество исторических событий, множество мест и городов, не виденных мною, множество вещей, о которых мы узнаём от друзей, врачей и самых разных людей, и должны верить им, если вообще хотим действовать и жить»[15]. Для св. Августина, как и для Паскаля, этот тип веры если и не заменяет истинную веру, только Богом даваемую человеку, то по крайней мере служит основанием, обеспечивающим правдоподобие христианской веры. Верить в Бога если не рационально, то разумно, и очень рационально сделать ставку на то, что Он существует. Это вершина апологетики Паскаля.

Эта эпистемологическая позиция — не только апологетическая стратегия: она соответствует изначальной антропологии. Существенное место предоставлено желанию, бесконечности человеческого желания, пробуждённого божественным обещанием вечного и бесконечного счастья. Итак, «трагизм» Паскаля не в ограниченности человеческой природы, а в напряжении между границами, поставленными познанию и человеческим способностям, с одной стороны, и бесконечной протяжённостью человеческого стремления к знанию, действию и блаженству, с другой. Эта напряжённость разрешается, когда мы отдаём первенство решению. Новая наука «геометрия случая» (вероятностей), основанная Паскалем, как раз и помогает человеку исполнить своё назначение, то есть действовать и принимать решения, поскольку им движет бесконечность желания, ощущаемого им внутри себя. И стиль, и аргументация Паскаля всегда отмечены этим парадоксом: бесконечный горизонт желания заставляет нас переживать свои человеческие границы ещё болезненнее, но именно это болезненное напряжение позволяет нам преодолеть свои границы, сначала в мыслительном акте, а потом в полном осуществлении своей жизни посредством принятия решений.

О том, как французский мыслитель встраивает разные позиции в оригинальную интеллектуальную конструкцию, можно судить по следующему фрагменту: «Три качества нужны: надо быть пирронистом, геометром, христианином, уметь сомневаться при необходимости и давать согласие или подчиняться при необходимости» (S 201 — LG 160 — B 696). Пирронист осознаёт пределы, положенные познанию и человеческому состоянию; геометр ищет уверенности, причём Паскаль меняет природу этого поиска, ставя в центр «геометрию случая». И на этой основе христианин даёт согласие, которое из порядка тел, а затем духов переводит его в порядок милосердной любви: «Из всех тел, составленных вместе, не удастся извлечь малейшую мысль; это невозможно, мысль принадлежит к другому порядку. Из всех тел и всех духов не удастся извлечь ни одного дела истинной любви: это невозможно, принадлежит к другому порядку, сверхъестественному» (S 339 — LG 290 — B 793). Пари — «прыжок», переносящий нас из порядка мысли в порядок любви, — подготавливает ко вступлению в новый образ жизни.

Паскаль продолжает говорить с нами

Как мы видели, Паскаль применяет к своей прозе рассуждение о риторических техниках: меняет манеру письма в зависимости от темы. Величавый и выразительный стиль фрагмента о «двух бесконечных» совсем не то, что ёмкий и целиком подчинённый вероятностной логике стиль текста о «пари», а от него в свою очередь сильно отличается афористичная модальность фрагментов о человеческом состоянии. Разнообразие стилей в точности соответствует человеческим способностям, на которые ссылается Паскаль, согласно фазам своей речи: воображение, самолюбие, разум, память, а также воля призваны по очереди дать своё согласие на то, о чём идёт речь.

Паскаль — автор, который усиленно обращается к телу: как у Пруста, но иным образом, лихорадочный ритм его прозы указывает на проблемы со здоровьем. Известно, что Жак Лакан интересовался Паскалем, особенно фрагментом о пари, упомянутым по меньшей мере трижды в его семинарах. 2 февраля 1966 года, в ходе семинара «Предмет психоанализа», он утверждает: «По-видимому, нигде и никто не продвинулся в понимании текста о пари с этой точки зрения; не некоего “себя” надо убедить: это пари — пари самого Паскаля, его “я”, субъекта, открывающего нам свою структуру»[16]. В 1969 году Лакан пытается схематизировать пари с помощью системы квадратов — подобное построение он применит впоследствии к человеческой сексуальности. Может показаться, что Лакан сомневается в своём толковании текста о пари, однако он понимает, что желание и его привязка к телу, которое страдает, наслаждается и говорит, — вот ключевые темы, позволяющие понять изнутри, к чему стремится Паскаль в этом знаменитом тексте.

Кроме того, утверждая, с одной стороны, что человеческое сознание по сути пребывает во тьме, а с другой — что мы должны с максимальным усердием принимать решения, от которых зависит наше счастье, Паскаль открыл бескрайние перспективы для духовной литературы: Расин, очень близкий ему мыслитель и воспитанник Пор-Рояля, создаёт образ Федры — одержимая своими бессознательными силами, она бросается сломя голову за мечтой о всецелом счастье; в конце концов ей вменяется в вину не столько импульсивная любовь, сколько коварство и ревность. Флобер подхватит этот мотив и оформит его по-своему — но столь же радикально — в романе «Мадам Бовари». Сходные темы можно найти у Бодлера и Пруста. Речь не идёт о выявлении прямых текстуальных заимствований, но обратим внимание, что интенсивность прозы Паскаля придала новую радикальность поиску абсолюта, когда ищет человек, навсегда утративший прочность собственного «я».

Паскаль разработал «геометрию» нашего внутреннего пространства, неизмеримого и всегда неуловимого. Эта геометрия даёт место случайности: чтобы углублялось желание, возникало решение, оформлялось намерение. Тот факт, что неуверенность и правдоподобие трансформировались в принципы действия, сближает Паскаля, как ни странно, с теми самыми казуистами, которых он терпеть не может. И, пожалуй, будут найдены — при прочтении, только что предложенном, — совпадения между отрывками из «Мыслей» и интонациями «Духовных упражнений» Игнатия Лойолы. Это не заимствования. Паскаль продвигается к своей цели собственными путями. Главное в другом: по сей день учение Паскаля, одновременно твёрдое и подвижное, служит основанием для одного из способов жить по вере в мире, устроению которого способствовал он сам, предтеча информатики и математического анализа.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1]      R. Duchêne, L’Imposture littéraire dans les Provinciales de Pascal, Aix-en-Provence, Presses universitaires de Provence, 1985; P. Valadier, Rigorisme contre liberté morale. «Les Provinciales»: actualité d’une polémique antijésuite, Bruxelles, Lessius, 2013.

[2]      D. Descotes, Blaise Pascal. Littérature et géométrie, Clermont-Ferrand, Presses universitaires Blaise Pascal, 2001, 7.

[3]      Там же, 3.

[4]      Учитывая, что издания разнятся, мы даём ссылки на фрагменты из «Мыслей» согласно нумерации Sellier (S), Le Guern (LG) и Brunschivcg (B). Издание Brunschivcg — до сих пор самое цитируемое, несмотря на значительные лакуны. Издания Sellier и Le Guern гораздо точнее соответствуют организации оригинального текста и дополняют друг друга.

[5]      Изучить «Мысли» фрагмент за фрагментом и получить прямой доступ к их изначальному состоянию можно здесь: http://odalix.univ-bpclermont.fr/Cibp/Pensees/pensees.htm

[6]      J. Mesnard, Les Pensées de Pascal, Paris, Sedes, 1993, 403.

[7]      Обратим внимание на полное название «Логики Пор-Рояля», впервые опубликованной в 1662 году (на авторов, Арно и Николя, Паскаль оказал сильное влияние): «Логика, или искусство мыслить».

[8]      В 1574 году Клавий опубликовал свой знаменитый латинский перевод «Элементов» Евклида. На этом переводе, который значительно богаче оригинала, основана геометрия второй половины эпохи Возрождения, а на неё опирается Декарт. В то время геометрию ставили так высоко, что и у Паскаля термин «геометрия» часто синонимичен «математике».

[9]      В числе прочих, предлагаем ознакомиться со следующими работами: G. Rodis-Lewis, La morale de Descartes, Paris, PUF, 19703; его же, L’ Anthropologie cartésienne, там же, 1990.

[10]     Классическое исследование этого течения: R. H. Popkin, The History of Scepticism: From Savonarola to Bayle, Oxford, Oxford University Press, 20033.

[11]     О математических основаниях позиции Паскаля и о влиянии его исследований на логику игры, ср. L. Thirouin, Le Hasard et les Règles. Le modèle du jeu dans la pensée de Pascal, Paris, Vrin, 1991.

[12]     Паскаль пускает в оборот новое выражение aleae geometria («геометрия случая») в 1664 году.

[13]     Хотя и заимствуя многое у Монтеня, Паскаль критикует его вечное равновесие, «этот отказ выбирать» («покой», по его выражению), к которому его приводит скептицизм.

[14]     Паскаль ещё не занимается историко-критическим чтением библейских текстов, которому положит начало Спиноза (1632–77), а за ним вскоре последует Ришар Симон (1638–1712). Но Паскаль догадывается о наличии нарративных схем и интересуется критическими вопросами о внутренней связности текста.

[15]     Августин Гиппонский, s., Исповедь, VI, 5,7, М., Паолине, 2008.

[16]     Процитировано здесь: J.-P. Lebrun, «Lacan et le pari de Pascal»; ср. www.freud-lacan.com/articles/article.php?url_article=jplebrun110593