Диего Фарес SJ
Христианство без креста — основное искушение триумфализма и духовного обмирщения, его более тонкой разновидности, — является очень частой темой в учении Бергольо-Франциска. Папа считает, что в каждой ситуации необходимо распознавать те схемы поведения, в которых прячется обмирщение. Франциск указывает на некоторые из таких схем: внутреннее разделение на отдельные группы, замаскированные под благочестие амбиции, склонность к мрачному видению и недоверчивость. Общий корень всего этого заключается в отрицании креста и превознесению своего Я вместо славы Божией. Противоядие от триумфализма — это именно то особенное старание сердца, пример которого Мария дает нам, стоя у подножия креста Своего Сына. Таким образом триумфализм, разрушенный смирением Иисуса, был побежден и сердцем Его Пречистой Матери.
***
Основное искушение триумфализма и духовного обмирщения, его более тонкой разновидности, — христианство без креста — не всегда просто распознать. Именно к этой теме особенно часто обращается в своем учении Бергольо-Франциск[1]. В Апостольском обращении Evangelii gaudium Франциск ясно высказывает свое «нет» духовному обмирщению. В настоящее время мы стоим перед лицом двух альтернатив: Церкви, находящейся в движении евангелизации, и Церкви, погруженной в мирскую духовную жизнь: «Это ужасное разложение под видом блага. Этого необходимо избежать, поставив Церковь на путь выхода из текущей ситуации и преодоления самой себя, ради нацеленной на Иисуса Христа миссии, миссии посвящения себя бедным. Да спасет нас Господь от мирской Церкви, прячущейся под духовной или пастырской завесой! Эта удушающая мирская суета может быть исцелена лишь свежим дуновением Святого Духа, который освобождает нас от сконцентрированности лишь на самих себе и тяги к внешнему благочестию, в котором нет Бога» (EG 97).
Еще в 1984 году Бергольо утверждал: «Триумфалистский образ действий не всегда открыт. Чаще всего он проявляется как волк в овечьей шкуре, sub angelo lucis, в выборе наших пастырских методов, но его суть всегда сводится к предложению спуститься с креста»[2]. Анри де Любак пророчески охарактеризовал триумфализм, в том числе в его более тонкой форме «духовного обмирщения», как наибольший вред, который только можно нанести Церкви: «Меня всякий раз поражают последние страницы книги отца де Любака[3], последние три страницы, на которых речь идет именно о духовном обмирщении. Он говорит, что оно является худшим из зол, от которых только может страдать Церковь; он не преувеличивает, потому что перечисляет и другие опасности, из которых именно духовное обмирщение является худшей: оно характеризует понимание и интерпретацию событий нашей жизни, способ проживания нами христианства»[4].
Триумфализм и обмирщение — основные характеристики искушения видеть христианство без креста — не должны наводить на мысль, что речь идет о поверхностных вопросах. Папа напоминает, что обмирщение ненавидит веру, крадет у нас Евангелие, убивает тех, кто решительно противостоит ему, наших мучеников[5], точно так же, как в свое время убило Господа, и соблазняет тех, кто расположен принять обмирщение в любой его форме, отрицая крест. «Любопытно, что кто-то может сказать мне: „Но, отец, это означает лишь поверхностность жизни…” Не будем обманываться! Обмирщение вовсе не поверхностно! У него глубокие корни, оно подобно хамелеону, постоянно меняется и приспосабливается под обстоятельства, но его сущность остается неизменной: предложение образа жизни, которое распространяется повсюду и в самой Церкви. Обмирщение, мирское отношение ко всем жизненным событиям, своего рода маскировка всего вокруг»[6].
Искушение, которое трудно распознать
Поскольку Папа утверждает, что это искушение затрагивает наш образ жизни и наше отношение к реальности, и что его трудно распознать, к вопросу нужно отнестись со всей серьезностью. Сложность заключается не в понимании «идеи» триумфализма как социологического или психологического взгляда, но скорее в «евангельском распознавании» (EG 50), которое является конкретным в каждом случае и благодаря которому каждый человек или вся Церковь чувствует, понимает и выбирает то, что ведет ее на путь евангелизации, и отталкивает то, что заставляет замыкаться в себе. Необходимо различать при любых обстоятельствах то поведение, те ситуации, в которых прячется обмирщение. В Evangelii gaudium особенно ясно отмечается, что нейтральности не существует: если мы не живем во славу Божию, то тогда мы живем ради своей собственной славы (ср. EG 93); если наше учение не внедряется в нашу культуру, оно становится абстрактным и чисто гностическим; если мы не являемся пастырями для своих овец, мы превращается в неопелагианских наемных управителей (ср. EG 94); если мы не возьмем на себя смирение собственного креста, между нами начнутся внутренние войны (ср. EG 98). Поэтому мы настаиваем, что это не просто важная тема, но вопрос жизни и смерти. И для успешной борьбы необходимо открыть «динамику» этого триумфалистического искушения, чтобы собрать воедино как его дурные плоды, так и питающий их корень.
Верить, что истина в руках: «hybris»
Начнем детальный анализ данной проблемы при помощи одного из уникальных выражений, использованных Франциском. Некоторое время назад, во время частного разговора о триумфализме, Папа применил выражение, которое он уже употребил однажды, когда был кардиналом, в своих диалогах с раввином Авраамом Скорка. Триумфализм, говорит Папа, начинается entra cuando uno se cree que tiene la precisa, «тогда, когда мы думаем, что истина у нас в руках»[7]. Другими словами, когда мы считаем, что нам больше не нужно заниматься важной и трудной духовной работой, включающей в себя процесс распознавания, или пастырским трудом на службе у народа Божьего, которому нужно присутствие своего пастыря и конкретность его действий.
Мы перевели выражение tener la precisa чисто по-аргентински: «держать истину в руках». Обычно так описывается менталитет тех, кто страдает от так называемого «гибрис-синдрома»: синдрома высокомерия, синдрома тех, кто думает, что знает все лучше всех и чувствует свое превосходство и безнаказанность. «Гибрис» в переводе с греческого (superbia на латыни) означает тщеславие, чрезмерность во всем и нескромность тех, кто выходит за рамки справедливости.
Речь идет вовсе не о чисто религиозном явлении[8]. Его логика присутствует на каждом этапе и в каждой сфере жизни. Достаточно подумать, насколько быстро в детстве мы учимся радоваться, словно значимой победе, какому-либо спортивному успеху, которому радуются взрослые. Эта логика превращается в настоящую парадигму: технократическую парадигму, которая сегодня крайне одномерна и сводит реальность лишь к доминированию (преуспеванию) в определенных сферах интереса для власть имущих. Идея (совершенно ошибочная) бесконечного роста и «бесконечных природных ресурсов планеты, что ведет к их беспредельному расходу» (Laudato si’ [LS], п. 106) крайне привлекательна для экономистов, политиков и технологов.
Гибрис является той чрезмерностью, которая свойственна гордецам при унижении более слабого. Логика связывает гибрис с выходом за границы возможного, что приводит к последующему возмездию и божественному гневу против человека, стремящемуся выйти за пределы того места, которое предназначено ему во Вселенной. Тот, кто подчинен гибрису, hybris, питается триумфами, считает их своей «добычей». Не случайно акт насилия по-гречески звучит как hybrizein. Под ужасными актами домогательств в Церкви таится грех гибриса, грех необузданного высокомерия, которое очень хорошо умеет скрываться, но которое можно заметить в некоторых его проявлениях, пусть даже иногда они кажутся лишь поверхностными[9]. Сегодня Папа обеспокоен взаимосвязью, выявленной не так давно в Церкви между явным триумфализмом некоторых новых движений и личностей и скрытыми злоупотреблениями, которые происходили в их среде в то же время[10].
Контекст: эпоха «тревожных писем»
Важно вспомнить о том, в каком контексте Бергольо впервые занялся темой «триумфализма». Это произошло в тревожный период, проведенный им в Кордове, с июня 1990 года по май 1992. В декабре 1992 года он написал серию заметок, которые впоследствии были опубликованы под названием Silencio y Palabra («Молчание и Слово»)[11], задуманные — как объясняется в предисловии — для того, чтобы помочь в процессе распознавания «религиозной общине, которая переживает трудные времена»[12]. Другими словами, характер заметок чисто пасторальный, и они обращены именно к тем общинам, которые сейчас находятся в трудном положении.
Остин Ивери — без сомнения лучший биограф Папы — считает «вдвойне захватывающим» этот текст, написанный в то трудное время: «Община, о которой идет речь, — это, без сомнения, община иезуитской провинции Аргентины. Процесс распознавания становится вдвойне захватывающим благодаря тому факту, что те духовные силы, которые Бергольо видел в действии во время своего кризиса, были теми же самыми, которые впоследствии Папа Франциск пытался побороть внутри Церкви в целом»[13].
Именно это побудило La Civiltà Cattolica, с согласия Папы, заново отредактировать Тревожные письма и сопроводить их комментарием. Парадигматическое видение «великого гонения», чьим духом проникнуты Письма, «обеспечивает духовную основу, которая помогает справиться с любыми новыми гонениями. Этому созвучен дух Послания Петра, в котором апостол призывает «не чуждаться огненного искушения» (1 Пет 4, 12), которое возникает во время любых гонений»[14].
Метод и корни триумфализма
Речь идет о тексте, который ищет «утешения в общей вере» в период трудностей и испытаний. Бергольо был вынужден долгое время молчать о тяжелой ситуации, которую проживал в тот момент, и, когда он, наконец, решил предать ее огласке, чтобы помочь другим, он «искал и нашел» в Писании, в Упражнениях и в «Тревожных письмах» «метод прочтения истории», поскольку иначе было бы невозможно «объяснить в общих чертах» суть конфликта[15].
Можно сказать, что применяемый Бергольо «метод прочтения истории» в своем действии является чисто созерцательным. Речь идет о методе, который предусматривает не только теоретические, но и практические шаги, которые следует предпринять, чтобы «освободиться от уз» вредоносного духа триумфализма. Бергольо избирает период молчания, избегает обсуждений и споров, обвиняет самого себя, а не других. Это всё — те способы, которые открывают путь Божественному свету. Наконец, он прерывает свое молчание не для того, чтобы пуститься в бесплодные разговоры, но чтобы провести евангельское распознавание действительной ситуации[16]. К такой сложной самой по себе ситуации можно от силы добавить лишь «подписи и уточнения» там, где налицо признаки искушения построить свой собственный план вместо Божественного замысла.
В «Молчании и слове» Бергольо описывает взаимосвязи и различные схемы поведения, присущие искушениям, которые противоречат Божьему замыслу и являются наиболее характерными для периода испытаний и волнений. В той конкретной ситуации он выделил несколько таких искушений, одним из которых было внутреннее разделение: «Активист „фракций” — это тот, кто „выходит за пределы” своей общины со своим личным проектом; он становится proagón, „преступающим учение Христово” (2 Ин 1, 9)»[17].
Другим искушением является амбициозность, облеченная в благочестие: «Неявно, но преследуется собственное продвижение […], поскольку ранее был выбран свой собственный путь: „Я тебе служу, но так, как считаю нужным”»[18]. Еще одно искушение — недостаток нищеты маленького празднования по сравнению с большим пиром, вследствие чего обладающий эсхатологическим значением «пир Господень» превращается в незначительное событие.
Следующее искушение — мрачное видение жизни и недоверчивое отношение ко всему. Недоверие сопровождается «верой в самого себя, которая граничит с манией величия, взращиваемой большими или малыми успехами, которые обеспечила такая манера поведения»[19] (19). Затем начинаются переговоры: «Простые человеческие переговоры в Обществе Иисуса всегда идут по первому или второму пути. Отказ [от плохо проводимых переговоров] будет признаком стремления к общему благу, а не ко благу отдельной группы»[20]. Наконец, список завершают триумфализм и духовное обмирщение как его самая коварная форма; и то и то приводит к враждебности по отношению к истинной праведности[21]. Сила сделанных Бергольо наблюдений заключается в том, что он смотрит на действительные ситуации, а не на абстрактные идеи.
Кроме этого, Бергольо развивает тему искушений и обнаруживает их общий корень: отрицание креста и превознесение себя самого вместо стремления к прославлению Бога. Он также ищет конкретные и личные средства борьбы, действия, которые необходимо предпринять, чтобы справиться с этими искушениями, также указывая и на то, кто является настоящими действующими лицами этой битвы: Бог и сатана.
Триумфализм может показаться обычным искушением, похожим на множество других, но, являясь корнем других искушений против креста Сына и славы Отца[22], разоблачается в качестве главного противника Божьего замысла. Говоря в 1985 году об иезуитах, Бергольо высказал соображение, справедливое для всех: «Если, как мы говорили, ядро идентичности иезуита находится, по словам самого святого Игнатия, в приверженности кресту (посредством нищеты и смирения), — кресту как истинному триумфу, — главный грех иезуита заключается в создании карикатуры на триумф креста: триумфализм как душа всех его действий, поиск самого себя, своей выгоды, своего мнения, неравенства между людьми и личной власти»[23].
Печать Марии: средства против триумфализма
Отметим, что как только речь заходит о поиске помощи в борьбе против лукавого, Святая Дева занимает важнейшее место в духовном учении Бергольо-Франциска, отмеченном, словно печатью, привязанностью к Марии: «Мария появляется тогда, когда Бергольо упоминает о Воплощении, духовном выборе и кресте. Богоматерь — символ плоти, сердца, нежности»[24].
В «Молчании и слове» Бергольо строит свои размышления вокруг шести сильных образов Богородицы: Мария в молчании, Которая сохраняет все в своем сердце; Мария, «развязывающая узлы», которые мы сами себе затянули; Мария, защищающая Своих детей под Своим покровом; Мария, Которая старанием Своего сердца противостоит злу и поет Magnificat в доме Елизаветы; Мария, Которая молится на Тайной вечере, окруженная апостолами, в ожидании Господа. Последний и самый сильный образ — Мария у подножия креста: «Триумфализм был разрушен в исстрадавшемся сердце Богородицы у подножия креста Ее Сына»[25].
Противоядие от триумфализма заключается в том особенном старании сердца Богородицы, на которое впервые обратил внимание святой Иоанн Павел II, и которое Бергольо перенял в качестве знака веры: «Перед лицом тяжелых и болезненных событий нашей жизни отвечать на них с верою требует „особенного старания сердца”[26]. Наша вера переживает ночь. […] Мария на Голгофе сталкивается с полным отрицанием былого обещания: Ее Сын умирает на кресте словно преступник. Таким образом, разрушенный смирением Христа триумфализм был так же разрушен и в сердце Его Матери; оба хорошо знали, что такое молчание»[27].
Старание сердца Марии вписано в личную историю множества свидетелей, которые жили и живут в рядах верного народа Божия. Люди узнают и проявляют себя не только в действиях, но и в страданиях: в своем сопротивлении злу, пусть и пассивном в смысле ненасильственности, но весьма активном в вере, которая действует через милосердие. Бергольо перенимает здесь учение св. Августина, согласно которому «мера христианского здоровья и правоверия заключается не столько в образе действия, сколько в образе сопротивления»[28]. Он объясняет некоторые признаки сопротивления, которые называет «христианскими»: «Борьба нищих, смиренных, детей… […], которая выражается через жесты и действия ребенка, как, например, восприимчивость, умение слушать… [Это сопротивление] отбрасывает любую форму триумфализма»[29].
Верный народ живет с осознанием своего настоящего врага и умеет обращаться к покровительству Богородицы. «На потолке домашней часовни резиденции Общества в Кордове — там, где часто молился Бергольо, — есть замечательная роспись, изображающая братьев-новициев под покровом Богородицы, надежно защищающим их; надпись чуть ниже гласит: Monstra te esse matrem („Яви себя матерью”). В моменты духовных волнений и потрясений, когда Бог хочет начать борьбу, наше место — под покровом Пресвятой Богородицы»[30]. Туда дьявол не может попасть. Если мы ищем защиты под покровом Богоматери в моменты самой ожесточенной борьбы, это означает, что мы осознали, каково истинное измерение борьбы: речь идет не о нашей борьбе, но о борьбе Бога против дьявола[31].
Научиться читать историю с точки зрения веры и соответственно проживать ее требует старания от сердца, но не стоит забывать, что corde intelligitur. Распознавание воли Бога среди всех неясностей жизни требует этого старания, но это старание благое, оно делает распознавание более ясным и твердым, даже если временами туман неясности сгущается, а решения, которые следует принять, давят, как крест. Сердечное старание Марии является именно тем убежищем, которое дает спасение и покров народу Божиему. Самих пастырей определяет их способность сопротивляться злу рядом с вверенным им народом. Поэтому в глазах Бога наша усталость прекрасна. Наша усталость после напряженного пастырского труда ценна для Христа[32].
В итоге Бергольо противопоставляет гибрису триумфализма усталость от труда, который помогает постепенно распознать Божью волю и претворить ее в нашей жизни. Сделать шаг вперед в вере, сопротивляться злу, растолковывать знамения времен, смотреть на историю взглядом веры подобно тому, как это делала Мария, — все это требует сердечного старания и труда, без которого невозможно распознавание.
Три установки поведения, которые противостоят сердечному старанию
Франциск указывает на некоторые схемы поведения, которые свидетельствуют об обмирщении и триумфализме. Одна из таких схем касается времени и празднования. Триумфалист примечателен тем, что «начинает праздновать заранее»: «Старанию сердца угрожает недостаток надежды, всемогущий жест предвосхищения триумфа, который использует короткие обходные пути и переходит к триумфу в обход креста»[33].
«Праздновать каждый шаг вперед в евангелизации» (EG 24) — это благо. Но тем праздником, который предвосхищает триумф, является ничто иное, как Евхаристия. Евхаристия, которая, помимо утешения и дара, представляет собой ворота пути Церкви. Евхаристический пир предназначен для всех, а не для лишь ограниченной элитной группы, как празднество триумфализма. Это праздник с преломлением хлеба и омовением ног, который пророчески охватывает и апостольски распространяет понтификат Папы Франциска.
Тенденция «празднования заранее» вызывает зависимость и понемногу превращается в способ взгляда на историю и ее проживание. Такое празднество истощает плодотворный потенциал надежды[34], которая помогает «держать оборону», сопротивляться злу и подготавливает нас к тому, чтобы снова выйти на битву ради большей славы Господней.
Такое проживание времени с предпочтением момента отравляет надежду и отражается в языке. Говоря в общем, триумфализм обладает своим языком и ведет собственное повествование. Это повествование является карикатурой на историю спасения, потому что «питается частичными успехами и словами, которые в состоянии их описать: подобно роли действий и слов в Божьей истории, но с той разницей, что в случае триумфализма эти слова и действия не касаются ни креста, ни взгляда веры»[35].
Еще один образ поведения: триумфалисты «в своем большинстве опираются на статистику»[36] (36). Они используют статистику, потому что им необходимо сравнить свои успехи с успехами других, а для этого они всегда выбирают тех, кто, по их мнению, хуже и слабее их самих. Прототипом такого образа действий является фарисей, который молится стоя и чувствует необходимость сравнения себя с мытарем, которого презирает. Бергольо приходит к заключению, что триумфатор питается падалью, он подобен гиене. Стремление к соперничеству и постоянному сравнению себя с другими уничтожает плодотворное стремление к совершенству (в милосердии), коим является Отец.
Если мы обратимся к Богородице, то легко заметим, как триумф, совершившийся у подножия креста, присутствовал с самого начала Ее пути веры. Едва получив от ангела Благую весть, Мария пускается в путь и берется за Свое служение. Она не остановилась для того, чтобы «составить повествование о случившемся», но продолжила Свой путь, сохраняя все в Своем сердце. Легко понять, какой большой труд потребовался для того, чтобы совершить то поспешное путешествие в Аин Карим (ср. Лк 1, 39). И именно по причине этого сердечного старания, прозрачного, чистого и свободного от личных амбиций, торжествующе звучит самый прекрасный хвалебный гимн Богу: Мagnificat, в чьем свете мы читаем и истолковываем историю.
«Абстрактность — для меня это всегда проблема»
Задержимся ненадолго, чтобы поразмышлять об абстрактном языке, свойственном духовному обмирщению. Возникает ошибка, дефект метода, когда мы пытаемся осмыслить и применить истины, открытые нам Иисусом Христом, воплощенным Божиим Словом, путем применения абстрактных слов и рациональных рассуждений. Использование абстракций и рациональных рассуждений свойственно теологии как науке, но триумфализм требует, чтобы сделанные рациональной теологией рассуждения совпадали с истиной Откровения и были обязательны для каждого. Это вовсе не тот путь, который избрал Иисус, воплощенное Слово, чтобы явить Себя.
Бергольо в своем кратком обращении к кардиналам на генеральных Конгрегациях, состоявшихся за несколько дней до конклава, говорил с использованием следующих выражений, чтобы подчеркнуть, какого «образа Церкви» следует избегать в будущем: «Когда Церковь ориентируется лишь на себя саму, когда, сама того не замечая, думает, что сама излучает Свет. Она перестает быть mysterium lunae и открывает путь тяжелейшему злу духовного обмирщения: жизни ради своей собственной славы. Проще говоря, есть два образа Церкви: либо Церковь благовествующая, которая стремится превзойти саму себя — Dei Verbum religiose audiens et fidenter proclamans, — либо мирская Церковь, которая живет в себе и для себя. Такое понимание должно пролить свет на возможные изменения и реформы, которые будет необходимо осуществить ради спасения душ»[37].
Согласно Папе, мы живем во время идеологий, которые следует разоблачать не путем споров с ними, но через поиск их корней и доказательство их природы посредством их же плодов. Во время недавней встречи, проведенной в ходе апостольского визита в Словакию, Франциск так обратился к иезуитам, работающим в регионе: «Когда я говорю об идеологии, я говорю об идее, об абстракции, для которой нет невозможного, а не о конкретной жизни людей и их действительной жизненной ситуации[38]. Неожиданное заявление, сделанное Франциском в этом контексте, — «Абстрактность, по моему мнению, это всегда проблема» — очень красноречиво, поскольку дает лучше понять его образ мышления.
Во время открытия Синода Папа имел в виду именно это искушение: «Вторым риском является риск интеллектуализма, абстрактности, когда реальность идет в одну сторону, а мы со всеми нашими размышлениями — в совершенно другую. Эта опасность может превратить Синод в своего рода исследовательскую группу, с научными, но абстрактными выступлениями по проблемам Церкви и зла в мире; это своего рода „разговоры между собой”, развивающиеся лишь поверхностно и в мирском ключе и приводящие лишь к обычным бесплодным идеологическим классификациям, отдаляясь от реальности святого народа Божиего, от конкретной жизни рассеянных по всему миру общин»[39].
Франциск убежден, что осмысление и размышления подразумевают участие в процессе различения конкретных ситуаций, а не разработку абстрактных теорий и тем более их обсуждение. Его «аллергия» на абстрактность говорит о многом; более того, указывает на его склонность к повествованию скорее, чем к определениям; более того, становится понятнее то, как он реализует свое духовное лидерство, продолжая оставаться в роли пастыря, в том числе по отношению к тем, кто его критикует и не подчиняется, и при этом не уходя в политику.
«Будь пастырем!»
Если на интеллектуальном уровне триумфализм становится идеологическим — каждая идеология триумфалистична сама по себе, — то на практическом уровне, уровне государства, он скатывается в политику и функционализм. Это хорошо прояснили слова Франциска, сказанные им во время своего возвращения из апостольской поездки в Будапешт и в Словакию[40]. На вопрос ирландского журналиста Джерарда О’Коннелла, что он «может посоветовать американским епископам» по животрепещущему вопросу о том, давать ли причастие президенту Байдену или же отлучить его, Франциск дал поистине наставнический ответ. Он изложил все то, что сказал бы епископу, которого одолевают «теоретические» сомнения: «Будь пастырем, ведь пастырь всегда знает, что делать, именно как пастырь. Но если он выходит из этого пастырского измерения Церкви, он сразу превращается в политика. Это легко увидеть во всех обвинениях и „непастырских” осуждениях, выдвигаемых Церковью. В согласии с таким принципом я считаю, что пастырь может хорошо ориентироваться в том, что следует предпринять. Принципы принадлежат теологии. Пастырское служение — это теология и Святой Дух, которые ведут тебя к тому, чтобы действовать согласно Богу и подобно Ему».
Именно в этом вся суть ответа на вопрос, причастить или отлучить от причастия: «Но проблема не богословская, это было бы слишком просто; проблема — пастырская [Франциск сопровождает эти слова особым жестом, будто бы дотрагиваясь до проблемы], она заключается в том, как мы, епископы, пастырски применяем этот принцип. И если мы посмотрим на историю Церкви, мы увидим, что всякий раз, когда епископы относятся к решению проблем не по-пастырски, они превращаются в политиков. Это всегда было так, в истории можно найти достаточно подтверждений. И что же должен делать пастырь? Быть пастырем. Быть пастырем, а не выносить приговоры: быть пастырем. В том числе и пастырем отлученных? Да, ведь он пастырь, и он должен быть пастырем для каждого, таким, каким является Бог для всех. Именно так действует Бог — через близость, сострадание и нежность. […] Пастырь, который не умеет действовать по образу Божиему, скатывается во многое из того, что по сути своей не является пастырским».
Секрет Франциска заключается в том, что он никогда не прекращает быть пастырем; он остается им также и перед теми, кто хотел бы втянуть его в область политических вопросов, абстрактной теологии или казуистической морали. «Поворотный момент» в учении Франциска заключается в том, чтобы поставить Церковь на путь исхода из ее современного состояния и поддерживать ее на этом пути. Не нужно ничего утверждать, сам факт необходимости «встать на путь исхода» уничтожает в корне триумфализм в любом его проявлении, опирающийся на убежденности в том, что цель «уже достигнута». Здесь звучат отголоски того, как Сам Христос обращался к «овцам не сего двора»: «И тех надлежит Мне привести […]. Сию заповедь получил Я от Отца Моего» (Ин 10, 1-18). Ему созвучен апостол Павел: «Забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели» (Флп 3, 13-14).
Для Церкви «путь исхода» — это поистине синодальный путь, приводящий к тому, что «сердечное старание» будет разделено всеми. Как сказал Франциск на открытии Синода, «Дух будет вести нас и дарует нам благодать идти вперед вместе, слушать друг друга и внимательно и трепетно распознавать Божью волю, становясь солидарными с трудами и желаниями всего человечества»[41].
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] В самом начале своего понтификата Франциск утверждал: «Триумфализм христиан затрагивает человеческое падение и падение креста. Позволить себе поддаться искушению других, мирских, триумфализмов, означает поддаться искушению перехода к „христианству без креста”, „христианству наполовину”» (Франциск, Проповедь в доме Св. Марфы, 29 мая 2013).
[2] J. M. Bergoglio, La cruz y la misión, в Boletín de espiritualidad, № 89, сентябрь-октябрь 1984. Теперь опубликовано также и в Id., Cambiamo!, Milano, Solferino, 2020, 232.
[3] Ср. H. de Lubac, Meditazione sulla Chiesa, Milano, Paoline, 1955.
[4] Франциск, Проповедь в доме Св. Марфы, 16 мая 2020.
[5] Для мученичества приверженцев веры весьма характерно высокомерие и презрительное отношение со стороны их убийц.
[6] Франциск, Проповедь в доме Св. Марфы, 16 мая 2020, цит.
[7] «Порой кажется, что истина у нас в руках, но это не так. […] Человек не должен познавать Бога понаслышке. Живой Бог — это тот, кого он увидит собственными глазами в глубине своего сердца» (J. M. Bergoglio — A. Skorka, Il cielo e la terra. Il pensiero di Papa Francesco sulla famiglia, la fede e la missione della Chiesa nel XXI secolo, Milano, Mondadori, 2013, 15).
[8] Интересно отметить, что в мифологии наказания, связанные с гибрисом, весьма многочисленны и разнообразны, но все связаны с высокомерием. Эпикурейский философ Лукреций интерпретирует миф о Сизифе как олицетворение тех политиков, которые мечтают о публичности, но постоянно терпят поражение. Поиск власти, «пустой» самой по себе, сравнивается с тем, как Сизиф тщетно катит на вершину горы тяжелый камень. Тантал же был осужден за кражу амброзии на вечный ненасытный голод и неутолимую жажду. Грех Икара — гибрис, поскольку он захотел добраться до солнца. Миметический корень триумфализма духовен по своей сути, поскольку эта страсть может принимать самые разные формы в зависимости от того, что является триумфом для каждого отдельного человека. Именно эта обманчивая и зачастую скрытая реальность таится в тех, кто одержим этим пороком.
[9] Как говорится в пословице, «Бог наказывает скрытую гордыню явным сладострастием».
[10] «Без сомнения, Святой Дух дышит там, где хочет и когда хочет. […] Тем не менее меня лично глубоко поражает факт, что этот феномен зачастую сопровождается определенным триумфализмом. А триумфализм, если честно, меня не убеждает. Я с недоверием отношусь к этим проявлениям плодородия почти in vitro или этим триумфалистичным сообщениям, согласно которым спасение уже здесь или там» (Франциск, La forza della vocazione. Conversazione con Fernando Prado, Bologna, EDB, 2018, 44).
[11] Это название вдохновлено трудами Романо Гвардини, который говорил о полярном напряжении между молчанием и словом, далеком от крайностей глухоты или шума (cр. R. Guardini, Etica, Brescia, Morcelliana, 2021).
[12] J. M. Bergoglio, Silencio y Palabra, в Reflexionesespirituales, Buenos Aires, USAL, 1992, 19. Теперь также Франциск, Silenzio e parola, в Id., Non fatevi rubare la speranza, Milano, Mondadori, 2013, 85.
[13] A. Ivereigh, Tempo di misericordia. Vita di Jorge Mario Bergoglio, Milano, Mondadori, 2014, 241.
[14] D. Fares, Contro lo spirito di «accanimento», в J. M. Bergoglio-Francesco, Lettere della tribolazione, Milano, Àncora, 2019, 71.
[15] Ср. J. M. Bergoglio, Silenzio e parola, цит., 98.
[16] Ключевым элементом предлагаемого им распознавания является то, что триумфализм — это искушение под маской блага. Поскольку триумфализм навязывает свою ясность (по крайней мере, в кульминационной части своего повествования), от нас требуется не противопоставлять этой ясности еще больше света (т. е. не противопоставлять предложению триумфализма прочие идеи), а не спешить и подождать. Ведь свет триумфализма — это сияние яркой вспышки, а не мягкий свет Бога; поэтому следует подождать, пока не исчезнет ослепляющий свет триумфализма.
[17] J. M. Bergoglio, Silenzio e parola, цит., 90.
[18] Там же, 91.
[19] Там же, 94.
[20] Там же, 97.
[21] «Подобно и первосвященники с книжниками и старейшинами и фарисеями, насмехаясь, говорили: „Других спасал, а Себя Самого не может спасти; если Он Царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него”» (Мф 27, 41-42).
[22] У Данте, например, заметна связь между первородным грехом Адама и Евы и их желанием стать подобными Богу. Гибрис — это стремление овладеть тем, что не положено.
[23] J. M. Bergoglio, Речь, произнесенная в церкви Общества Иисуса в Мендозе 23 августа 1985 года по случаю четырехсотлетия присутствия иезуитов в регионе. Теперь в Id., Cambiamo!, цит., 267.
[24] A. Awi Mello, María — Iglesia. Madre del pueblo misionero, Dayton, Marian Library, 2017, 213.
[25] J. M. Bergoglio, Silenzio e parola, цит., 100.
[26] Иоанн Павел II, св., Энциклика Redemptoris Mater, п. 17.
[27] Франциск, Проповедь в Вербное воскресенье, 14 апреля 2019.
[28] Ср. J. M. Bergoglio, Servicio de la fe y promoción de la justicia. Algunas reflexiones acerca del decreto IV de la CG 32, в Stromata, nn. 1/2, 1988, 7-22. Процитированная фраза из св. Августина находится в De pastoribus, Речь 46, 13.
[29] Там же, 20.
[30] Там же, 106.
[31] Ср. там же, 106. Люцифер в Библии характеризуется гибрисом «подняться выше Всевышнего» и быстрым падением. «И дракон и ангелы его воевали, но не устояли […], и низвержен был великий дракон на землю» (Откр 12, 7-9). Господь так говорит в Евангелии от Луки: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию» (Лк 10, 18). Источником любого греха является гордыня. Святые отцы и богословы применяют к греху дьявола фразу, произнесенную Израилем во время его непослушания Богу: «Не буду служить!» (Иер 2, 20).
[32] Ср. Франциск, Проповедь во время богослужения Страстного четверга, 2 апреля 2015.
[33] Francesco, Silenzio e parola, цит., 99.
[34] «Когда мы выбираем надежду Христа, мы понемногу открываем, что по-настоящему победоносный образ жизни — это образ упавшего в землю семени, смиренной любви. Нет иного пути, чтобы победить зло и дать миру надежду» (Франциск, Общая аудиенция, 12 апреля 2017).
[35] Francesco, Silenzio e parola, цит., 99.
[36] Там же, 100.
[37] Полный текст рукописи, которую Бергольо передал кардиналу Хайме Ортега, епископу Гаваны (Куба), появился в выпуске Clarín от 26 марта 2013 (www.clarin.com/mundo/texto-manuscrito-entregado-bergoglio-ortega_0_By2WJpYsP7e.html). Кардиналу Ортега, попросившему рукопись, Бергольо передал текст, содержащий четыре пункта его краткого обращения к кардиналам. В третьем пункте он подчеркивает именно выражение «духовное обмирщение» и цитирует Анри де Любака.
[38] Francesco, La libertà ci fa paura, в Civ. Catt., 2021, IV, 14.
[39] Id., Речь на открытии Синодального пути, 9 октября 2021.
[40] Ср. Id., Пресс-конференция во время полета из Братиславы, 15 сентября 2021.
[41] Id., Речь на открытии Синодального пути, цит.
